Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы - Генрих Харрер

Я постоянно на ухо переводил ему текст и старался отвечать на возникавшие вопросы. Хорошо, что я к этому подготовился, потому что мне, носителю немецкого, переводить шекспировский язык на тибетский было не так-то просто. Всех зрителей сильно смутили любовные сцены, и, когда мы вдвоем еще раз смотрели этот фильм, я пропускал эти части. Лента впечатлила Кундуна. Жизни великих людей его очень интересовали, и он всегда с большим любопытством слушал о деяниях не только правителей, но и знаменитых полководцев и изобретателей. Документальную ленту о жизни Махатмы Ганди, которого здесь очень почитали, Далай-лама пересматривал несколько раз.

Мне и раньше импонировал его вкус. Однажды, разбирая имевшиеся у нас в запасе пленки, он отложил в сторону все комедии и чисто развлекательные фильмы, попросив обменять их. Главным образом его занимали картины о войне, о различных культурах и учебные фильмы. Как-то раз я решил порадовать Далай-ламу красивой лентой о лошадях, но тут же выяснилось, что эти животные его совершенно не интересуют. «Странно, – сказал он тогда, – мое прежнее тело, – (он имел в виду Далай-ламу XIII), – так любило лошадей, а мне они совсем не важны!» Гораздо интереснее ему было понять устройство двигателя джипа или разобрать недавно приобретенную «лейку». Впрочем, он все же не был пока достаточно искусным механиком для таких филигранных дел, поэтому в итоге мне пришлось одолжить Кундуну свою фотокамеру.

В это время юноша быстро рос, отчего, как это часто бывает в таком возрасте, становился несколько неуклюжим и не совсем ловко управлялся со своим стремительно меняющимся телом.

Из-за этого однажды Далай-лама уронил экспонометр и расстроился, словно бедный ребенок, сломавший свою единственную игрушку. Мне даже пришлось напомнить ему, что он – правитель великой страны и может купить себе сколько угодно экспонометров. Меня постоянно удивляла скромность этого юноши. Сын любого богатого торговца был куда избалованнее его, да и личных слуг у него было меньше, чем у небогатой знати. Монарх вел аскетическую и одинокую жизнь, часто постился и соблюдал временный обет молчания.

Его брат Лобсан Самтэн, единственный, кто мог бы составлять Далай-ламе компанию, довольно сильно уступал ему в интеллектуальном плане, хотя и был старше. Поначалу Божественный Правитель настаивал, чтобы его брат принимал участие в наших занятиях. Но для Лобсана Самтэна это оказалось настоящей пыткой, и он часто просил меня передать извинения Кундуну. Он признался мне, что толком не понимает наших бесед и от них его ужасно клонит в сон. Зато Лобсан Самтэн лучше брата разбирался в практическом устройстве работы правительства и помогал в выполнении его общественных функций.

Его Святейшество Далай-лама благословляет прихожан

Далай-лама после переселения в Индию. Дхарамсала, 1965 год. Рядом сидят его сестра Чжецюн Пема и Генрих Харрер

Его Святейшество Далай-лама за разговором с Генрихом Харрером, Дхарамсала, 1965 год

Семья Далай-ламы в Нью-Дели, декабрь 1965 года. Слева направо: Генрих Харрер, мать Далай-ламы и Лобсан Самтэн, брат Далай-ламы

Далай-лама спокойно воспринимал то, что его брат часто не являлся на занятия. Меня это удивляло, потому что сам Лобсан Самтэн рассказывал мне, насколько вспыльчив был Далай-лама в детстве. Я никогда этого за ним не замечал, скорее он был слишком собран и серьезен для своего возраста. Но если уж он смеялся, то делал это совершенно по-детски, от души. Он любил всякие безобидные шутки, иногда принимался понарошку боксировать со мной, время от времени подтрунивал надо мной. При этом сказывалась его внимательность к деталям. Например, когда я сразу не мог ответить на вопрос, у меня была привычка в задумчивости подпирать подбородок рукой, чтобы лучше сконцентрироваться. И вот как-то, в очередной раз отпуская меня домой с неотвеченным вопросом, он сказал мне на прощание, с эдакой шутливой угрозой: «Только завтра, Хенриг, ты не подпирай голову, а сразу рассказывай все как есть!»

Как бы ни был открыт Кундун к западной мысли, ему все же приходилось подстраиваться под древние обычаи, связанные с его положением. Все вещи из обихода Далай-ламы считались непревзойденным средством от всех недугов и злых духов. Поэтому все осаждали меня, выпрашивая выпечку и фрукты, которые я привозил домой с кухни Его Святейшества. Мои друзья приходили в неописуемый восторг, когда я дарил им часть этой снеди. Они тут же поглощали угощение, в надежде таким образом обезопасить себя от всевозможных неприятностей. Впрочем, это совершенно безобидно. А вот обычай пить мочу Далай-ламы нравился мне куда меньше. Это было самое почитаемое и востребованное средство, которое, правда, применяли только в особых случаях. Далай-лама сам качал головой по этому поводу и не любил, когда поступали соответствующие просьбы. Но в одиночку он не мог противиться этим обычаям, а впрочем, и не очень-то о них беспокоился. В Индии, например, каждый день на улице можно было увидеть, как люди пьют мочу священных коров.

Я знал, как сильно юный монарх надеялся однажды вывести свой народ из мрака суеверий. Стоило нам начать рассуждать о просвещении и будущих реформах, остановиться было невозможно. Мы уже подготовили план: для начала пригласить из небольших нейтральных стран, у которых нет интересов в Азии, самых разных специалистов, затем с их помощью организовать систему образования и здравоохранения, параллельно готовя новых специалистов из местных жителей. Моему другу Ауфшнайтеру отводилась видная роль: для него, инженера сельского хозяйства, в Тибете было столько работы, что во всю жизнь не переделать. Его самого захватывали эти идеи, и он не желал себе лучшей доли, как навсегда остаться работать здесь. Я хотел посвятить себя школьному образованию. Мог ли я представить, выбирая педагогическую специальность в университете, что однажды передо мной откроется такое обширное поле деятельности? Но все эти планы так и оставались делом неопределенного будущего. Мы с Ауфшнайтером были достаточно дальновидны, чтобы не предаваться пустым мечтаниям, понимая, что нападение красного Китая на Тибет неизбежно. А если китайцы захватят страну, то нам здесь больше не будет места, потому что мы определенно поддерживаем независимость этого небольшого миролюбивого народа.

Когда наши отношения с Кундуном стали вполне доверительными, я спросил, не может ли он рассказать о том, как в нем распознали воплощение божества. Я уже знал, что Далай-лама родился 6 июня 1935 года недалеко от большого озера Кукунор.[86] Но, поздравив его с днем рождения, я оказался единственным, кто это сделал. Личным датам в Тибете не придают значения, обычно их не знают и никогда не отмечают. Народу совершенно не важно, в какой день появился на свет их правитель, ведь он лишь очередное воплощение Ченрези, божества сострадания, один из более чем тысячи Живых Будд, которые отказались от нирваны, чтобы помогать людям. Ченрези – покровитель Тибета, и его воплощения становились царями Бо – так называют страну сами ее жители. Алтан-хан, правитель Монголии, обратившийся в буддизм, дал инкарнациям Ченрези титул Далай-ламы, который до сих пор используется во всем западном мире. Нынешний Далай-лама был четырнадцатым воплощением божества. Народ видел в нем не царя, а именно Живого Будду, и молитвы люди обращали не к правителю, а к покровителю страны. Юному правителю было нелегко выполнять все требования, которые перед ним ставили. Он знал, что его решения будут считаться непогрешимыми и все его приказы и поступки, никем не оспоренные, войдут в историю. Он уже в то время старался с помощью недельных медитаций и глубокого изучения религиозных вопросов подготовиться к исполнению своей непростой миссии. Ему пока было далеко до уверенности тринадцатого воплощения божества. Как-то Царон привел мне типичный пример поведения покойного правителя. Далай-лама XIII вознамерился дать стране новые законы, но встретил яростное сопротивление своего консервативного окружения. Противники нововведений опирались на высказывания Далай-ламы V по соответствующим вопросам, на что тогдашний правитель возразил: «А кем было это пятое тело?» Тут все монахи пали перед ним ниц. Этот ответ заставил их замолчать, потому что, будучи воплощением божества, он был не только тринадцатым, но и пятым, и всеми остальными. Услышав эту историю, я невольно подумал: насколько повезло Тибету, что ни один из его правителей не обладал характером Нерона или Ивана Грозного. Впрочем, тибетцам бы эта мысль была непонятна: воплощение божества сострадания не может не излучать добро.