Здесь русский дух... - Алексей Воронков

Тогда Улуй рассказал ему обо всем, что случилось с его людьми на маньчжурской земле.

— Наша хоти белый царь служить, за жены свои и детки маньчжу мало-мало отплатить… — закончив свой рассказ, заявил он.

Никифора потрясла речь Улуя.

— Ироды! — воскликнул он. — Как же детей-то малых можно убивать? Погодите, доберемся мы до вас! Дайте только срок… — Он умолк, словно бы обдумывая что-то. Ноздри его дрожали от гнева, а в глазах застыла боль. — Царю белому, говорите, пришли служить? — немного успокоившись, обвел он взглядом гостей. — Что ж, люди нам нужны, но только вы не привыкли к нашей оседлой жизни. Вдруг сбежите?

— Нет-нет! — замахал руками Улуй. — Наша не беги, наша воевать хоти… Бери нас к себе, кусяин, не пожалеешь. Тунгус верный друг — никогда не предавай. Бери, кусяин…

— Ладно, если просите — мы это дело обмозгуем… — произнес Никифор. — Чего там маньчжуры?.. — неожиданно спросил он Улуя.

— Ой, кусяин, беда!.. Маньчжу большой войско собирай, — сказал тот. — Шибко большой. Воевать вас хотеть…

— Откуда знаешь? — насторожился Черниговский.

Улуй покачал головой.

— Ой, кусяин! Тунгус везде ходи, много гляди и слушай, — сказал он. — Говорю тебе, маньчжу большой войско собирай… Бери, кусяин, нас, воевать вместе будем. Я знай, у вас не шибко народу, а маньчжу много, ой как много!

Черниговский нахмурился. «Выходит, плохи наши дела, — подумал он. — В Москву надо отписать — пусть пришлют подкрепление. Иначе… — он глубоко вздохнул. — Не миновать беды»…

Хотя на Москву уже давно здесь не надеялись. Никифор помнил, как они с бывшим приказчиком сыном боярским Григорием Лоншаковым писали царю, прося у того помощи. «Китайцы по пятьсот человек и больше приезжают под Албазинский острог, ясачных и служивых грабят, соболей и запасы отнимают». И что? Да ничего! Ответили, мол, держитесь. Позже каждый новый приказчик начинал с того, что обращался за подмогой к царю, но Москва молчала. Отстранились от амурских дел и якутские воеводы, а тем временем цинский император, готовясь к войне, стал открыто нашептывать гадости монгольским князьям, чтобы те нападали на русские крепости.

«Очирой-Саин-хан и его брат Батур-Контайша хотят идти в Селенгинское и Иркутское поселения, — с тревогой писал царю селенгинский приказчик Данила Строганов. — Сидим мы сейчас в осаде и ждем от тебя, царь-батюшка, помощи…» Такие же тревожные вести приходили и из Нерчинска. «Собирается маньчжурский царь напасть на Нерчинское и Албазинское поселения, а в тех поселениях пороха и свинца мало…» — писали царю даурские казаки.

…Никифор хотел сначала послать кого-нибудь из сподручников за воеводой, чтобы тот послушал, о чем говорят тунгусы, но в эту минуту дверь отворилась, и в избу вместе с клубами морозного пара вошел невысокий светлобородый человек в овчинной шубе и надвинутой на самые глаза мохнатой казачьей шапке. На левом боку у него на тонком ремешке, перекинутом через плечо, висела сабля, ножны которой и рукоять были отделаны серебром. Пришел местный воевода Алексей Толбузин.

— Вот и наш Ляксей Ларионыч!.. — обрадовался Черниговский, вставая из-за стола поприветствовать начальство. Сам он сейчас числился человеком отставным, хотя многие казаки так и продолжали признавать в нем своего вожака, называя его не иначе, как атаманом.

Алексей Ларионович прибыл на Амур в 1682 году — за два года до того, как образовалось Албазинское воеводство, в состав которого вошли земли верхнего и среднего Амура, а также бассейна реки Зеи. К тому времени здесь уже построили и обжили больше двадцати поселений, деревень, где проживало до двух тысяч русских. Сначала Толбузин занимал должность приказного, а в июне 1684 года высочайшим указом его назначили первым воеводой.

— Вот это морозец! — потирая замерзшие руки, проговорил Толбузин, обводя собравшихся своим ясным взором. — Никак гости к нам пожаловали? — увидев сидящих за столом тунгусов, спросил он. — Чего ж вы их не раздели-то? — сказал он казакам. — Чай, запарятся в шкурах-то своих у печки.

— Да мы, Ляксей Ларионыч, говорили им, но те все по-своему хотят… — объяснил Черниговский. — Они круглый год шкуры не снимают. Привычка, понимаешь ли.

— Что ж, привычка — практически природа, — утирая мокрую бороду рукавом кафтана, согласился с ним Толбузин.

— По привычке живется, а отвыкнешь — помрешь!.. — вслед за Никифором поднявшись из-за стола, пьяно ухмыльнулся Игнашка Рогоза. Своего воеводу албазинцы почитали, поэтому и не считали за труд при случае поклониться ему.

3

Еще недавно дела обстояли иначе. Узнав, что к ним в Албазин назначили нового приказного, казаки зароптали. Вот, мол, опять прислали кота в мешке. И то: с тех пор как Черниговского сняли с должности приказчика, к ним постоянно на правление стали присылать чужаков. Первым был боярский сын Семен Вишняков, которого албазинцы так и не сумели полюбить, продолжая, как и прежде, все дела решать со своим выборным атаманом. В конце концов Вишнякова пришлось убрать и вместо него назначить енисейского боярского сына Якова Евсеева, а потом и Андрея Воейкова, сына первого нерчинского воеводы Федора Воейкова.

Только нового приказчика албазинцы тоже приняли враждебно.

— Да что ж такое! — возмущались они. — Доколе к нам чужаков-то будут присылать? Неужели мы хуже нерчинских? Нет, так дело не пойдет! Будем сами выбирать себе начальников.

Забузили казаки. Приказчика своего не слушаются, а то и бранным словом норовят его обидеть. Тот терпел, надеясь, что албазинцы наконец утихомирятся. Впрочем, когда казак Максимка Столбов осмелился сказать Андрею, дескать, у того нос не дорос, чтобы служить приказчиком, и в следующий поход они не возьмут его и кашеваром, Воейков не выдержал и собрал войсковой круг, где и объявил о дерзком поступке Столбова. Многие казаки осудили товарища. Мы, говорили они, за такого дурака не стоим и его не учим гадостям. Другие же приняли сторону Максимки. Мол, это его право, что конкретно говорить, а что нет. Потому нечего судить Столбова. В общем, мнения разделились, но когда казакам вдруг перестали платить жалованье, все тут уж озлобились. Приказчика своего они посадили в яму, а сами перестали посылать подать в Москву.

Узнав, что вольница взбунтовалась и его сын находится в темнице, нерчинский воевода в середине мая 1682 года в сопровождении нескольких казаков отплыл на дощанике в Албазин. Думал, быстро наведет порядок, но не тут-то было. Албазинцы не испугались гнева воеводы. Напротив, собрав круг, высказали ему свои претензии.

— Чем ругаться, ты б лучше, барин, сказал, зачем ты нас в черном теле держишь? — посасывая люльку, с ехидцей спросил Воейкова Игнашка Рогоза. — Жалованья-то мы, считай, уже полгода не видали.

Воевода как-то нервно дернул усом и буркнул:

— Я монету не чеканю. С Москвы спрашивайте.

— С Москвы, говоришь?.. — не унимался Игнашка. — Да ведь Москва тебе в прошлом месяце аж две тысячи рублей прислала, из которых половина Албазину предназначалась, а ты денежки-то попридержал…