Моя жизнь. Южный полюс - Руаль Амундсен

– Ну вот мы и у Хасселя, – сказал мой проводник.

Хорошо, что он меня не видел: должно быть, я выглядел довольно глуповатым. «У Хасселя? – подумал я. – Что он хочет этим сказать? Ведь мы стоим на голом снегу».

– Слышите шум? Это Хассель пилит дрова.

Тут Амундсен нагнулся – легкое движение, довольно тяжелый щит поднялся вверх. Груз сработал. Глубоко в недра барьера вели широкие снежные ступеньки. Мы оставили щит поднятым: как ни слаб дневной свет, а все-таки виднее. Мой хозяин пошел вперед, я последовал за ним.

Спустившись на четыре-пять ступенек, мы очутились перед дверным отверстием, завешенным шерстяным одеялом. Откинули его в сторону. Ровное жужжание, которое я слышал раньше, стало громче; теперь я уже отчетливо различал, что это звук пилы. Мы вошли.

Мы очутились в длинном, узком помещении, вырубленном в толще барьера. На прочной снежной полке лежали в ряд, в образцовом порядке бочки. Если все это керосин, то можно понять расточительность Линдстрёма во время утренней топки. Здесь керосина хватит не на один год. Посреди помещения висел обыкновенный фонарь со стеклянным колпаком и проволочной сеткой. В помещении с темными стенами от него, конечно, было бы немного света, но здесь, среди сплошной белизны, казалось, что он источает солнечный свет. На полу стоял горящий примус. Термометр, висевший неподалеку от примуса, показывал минус 20°. Так что Хассель вряд ли страдал от жары. Ничего, когда пилишь дрова, и так сойдет. Мы подошли к Хасселю. Вон как торопится, только опилки летят.

– Доброе утро.

Пила заработала еще живее.

– Видать, у вас сегодня хватает дел.

– Ага, – пила работает с бешеной скоростью. – Приходится нажимать, чтобы управиться к празднику.

– Как расход угля?

Эти слова, видимо, возымели действие. Пила замерла, потом поднялась из распила и была приставлена к стене. Я опешил и с нетерпением стал ждать, чтО́ сейчас последует, полагая, что должно произойти нечто особенное. Хассель огляделся по сторонам – осторожность никогда мешает, – приблизился к моему хозяину и доверительно сообщил:

– За прошлую неделю мне удалось надуть его на двадцать пять килограммов.

Я облегченно вздохнул: мне представлялось что-нибудь похуже! С довольной улыбкой Хассель снова принялся за прерванную работу. Теперь, наверно, ничто на свете не смогло бы его отвлечь. Последнее, что я видел, когда мы исчезли за одеялом, был Хассель в вихре опилок.

Мы снова вышли на поверхность. Легкое движение пальца, щит повернулся и бесшумно захлопнулся. Я понял, что Хассель умеет не только пилить дрова. На снегу лежала его упряжка, наблюдающая за каждым шагом своего хозяина. Миккель, Лис, Масмас и Эльсе. У всех здоровый, крепкий вид.

Идем проведать других. Подошли ко входу в дом и подняли шит. В глаза мне ударил ослепительный свет. В стенку лестницы, ведущей вниз, был врезан деревянный ящичек, обитый блестящей жестью. В этом ящичке и стояла лампа, которая светила так ярко. Конечно, ей помогало окружение, сплошной лед и снег. Теперь я смог по-настоящему оглядеться, ведь с утра здесь было темно. Вот ход, ведущий к тамбуру. Сразу видно по этому коварному порогу. А что это такое там, в другом конце? Я еще раньше приметил, что у хода есть продолжение в ту сторону, но куда он приводит? Со светлого пятачка, где мы стояли, казалось, что он теряется во тьме.

– Сперва заглянем к Бьоланду.

С этими словами мой проводник свернул и пошел по темному ходу.

– Посмотрите на снежную стенку, у самых наших ног… Видите свет?

Мои глаза успели привыкнуть к полумраку, и я в самом деле различил пробивающееся сквозь стену зеленоватое сияние. Одновременно я снова услышал шум, какой-то монотонный звук, доносившийся снизу.

– Осторожно, лестница.

Да уж, будьте спокойны, хватит с меня того, что я сегодня один раз уже шлепнулся. Мы снова углубились в недра барьера по крепким широким ступеням, покрытым досками.

Вдруг открылась дверь в снежной стенке, и я очутился в хозяйстве Бьоланда и Стубберюда. Высота помещения – около двух метров, длина – четыре с половиной, ширина – два с небольшим. Пол усеян стружками, от них было как-то уютнее и теплее. На примусе стоял жестяной ящик, из него валил пар.

– Как дела?

– Хорошо. Вот, гнем полозья. Я тут прикинул, выходит, что можно уменьшить вес до двадцати двух кило.

Я не верил своим ушам. Амундсен утром по дороге сюда рассказывал мне, какие у них тяжелые сани – 75 килограммов каждые. И вот Бьоланд берется довести их до 22 килограммов, это меньше трети первоначального веса! Кругом в снежные стены вбиты крючки и вделаны полки для инструмента. Верстак Бьоланда производил внушительное впечатление, он был вырублен в снегу и покрыт досками. Такой же мощный верстак, только покороче, тянулся вдоль другой стены. Это явно рабочее место Стубберюда. Мы не застали его, но было видно, что он занят обстругиванием ящиков для саней, чтобы сделать их полегче. Заметив готовый ящик, я наклонился и рассмотрел его поближе. На верхней стороне, где была вделана круглая алюминиевая крышка, я прочел: первоначальный вес – 9 килограммов, уменьшенный – 6 килограммов. Нетрудно было уразуметь, что значит такая экономия в весе для людей, которые готовились к дальнему переходу.

В помещении была всего одна лампа, но она давала вполне достаточно света. Мы простились с Бьоландом. Я убедился, что забота о санях отдана в надежные руки.

Мы прошли в тамбур и встретили Стубберюда. Он наводил порядок, готовясь к празднику. Пар, который вырывался из кухни, когда отворяли двери, осел на потолке и стенах тамбура слоем инея в несколько дюймов толщиной. И теперь Стубберюд сметал этот иней длинной метлой. Я понял, что к Иванову дню и здесь будет все сверкать.

Вошли в дом. На плите кипел и бурлил обед. Пол в кухне чисто вымыт, линолеум празднично блестит. То же и в комнате. Уборка произведена, сияет линолеум на полу, стол покрыт праздничной белой клеенкой. Воздух чист, абсолютно чист. Все койки прибраны, табуретки расставлены по местам. Сейчас в комнате никого не было.

– Вы видели только частицу наших подземных дворцов, но я хотел сначала подняться с вами на чердак, посмотреть, как там. Следуйте за мной.

Мы вышли на кухню и по прибитым к стене ступенькам поднялись к чердачному люку. Амундсен зажег электрический фонарь, и сразу стало светло. Первым делом мое внимание привлекла библиотека. Собрание книг Фрамхейма выглядело очень представительно. На трех полках – книги под номерами от 1 до 80. Рядом лежал каталог, и я заглянул в него. Литература на все вкусы. На каталоге в уголке написано: «Библиотекарь Адольф Хенрик Линдстрём». Он еще и библиотекарь? Поистине, мастер на все руки.

Длинными рядами стояли ящики с брусничным вареньем, морошкой, фруктовым соком, сливками, сахаром и пикулями. В одном углу я увидел нечто вроде фотолаборатории. Слуховое окно завешено, стоят бачки для проявления, мензурка и прочее. Ни один метр чердака не пропадал даром.