Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

— Это правда лишь отчасти. Это относится к тем людям, которые какое-то время прожили внутри коммунистического мифа.

— Еще совсем недавно ты была коммунисткой, а теперь вот употребляешь такие слова — «коммунистический миф».

— У меня иной раз создается впечатление, что ты винишь меня, и мать, и многих наших за то, что больше мы не коммунисты.

Томми низко опустил голову, нахмурился.

— Ну, я помню, как вы были такими деятельными, активными, вы бегали туда-сюда, все время что-то делали. Теперь этого нет.

— По-твоему, любая деятельность лучше, чем никакая?

Он поднял голову, сказал обвиняющим тоном, резко:

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— Да, конечно знаю.

— Угадай, что я сказал отцу? Я сказал, что, если бы я туда поехал и если бы я занялся этой нечестной благотворительной работой, я бы начал в среде рабочих организовывать группы революционеров. Он совсем не рассердился. Он сказал, что в наши дни революции являются одним из основных рисков большого бизнеса и он бы принял меры предосторожности и разработал систему страхования на случай революционного восстания, поднятого мной.

Анна промолчала, и Томми добавил:

— Это была шутка, ты это понимаешь?

— Да, понимаю.

— А я сказал, чтобы он спал спокойно и на мой счет не волновался. Потому что я не стану устраивать революцию. Если бы это было двадцать лет назад, то стал бы. А сейчас не стану. Потому что теперь мы уже знаем, как обстоит дело в революционных группах: не прошло бы и пяти лет, как мы бы начали друг друга убивать.

— Не обязательно.

Взгляд Томми ясно говорил: «Ты ведешь себя нечестно». А вслух он произнес:

— Я помню один ваш с мамой разговор, пару лет назад. Ты тогда сказала моей маме: «Если бы нас угораздило быть коммунистками в России, или в Венгрии, или где-нибудь еще, одна из нас наверняка пристрелила бы другую как предательницу». Это тоже была шутка.

Анна сказала:

— Томми, у твоей матери и у меня, у нас обеих была довольно сложная жизнь, и мы много чем занимались. Ты не можешь ждать от нас сейчас юношеского задора, лозунгов, победных кличей, боевых воззваний. Мы, мы обе, вступаем в средний возраст, приближаемся к нему.

Анна слышала сама, что она все это произнесла с определенной долей холодного удивления, почти что с неприязнью.

Она сказала самой себе: «Я рассуждаю, как старый усталый либерал». Однако она решила не сдавать своих позиций. Она взглянула на Томми и обнаружила, что он смотрит на нее весьма скептически. Он сказал:

— Ты хочешь сказать, что я не имею права рассуждать как человек, вступивший в средний возраст? В мои-то годы? Но, Анна, я себя так чувствую, я чувствую себя немолодым. Ну, что ты должна ответить мне на это?

Вернулся недобрый незнакомец, он сидел напротив, его глаза светились злостью.

Она сказала быстро:

— Томми, вот что мне скажи: как бы ты подытожил весь твой разговор с отцом?

Томми вздохнул и снова стал самим собой.

— Всякий раз, когда я вижу его в офисе, я удивляюсь. Я помню, как это было в первый раз, — до этого я с ним всегда встречался у нас дома, да пару раз у Марион. Ну, как тебе сказать, я как-то привык его считать… довольно заурядным, понимаешь? Обычным. Скучным. Как и вы с мамой считаете. Так вот, когда я первый раз увидел отца в офисе, я был смущен, — я знаю, ты сейчас мне скажешь, что это из-за власти, которой он обладает, ну, все эти деньги. Но дело было не только в этом. Там было нечто большее, другое. Неожиданно он показался мне совсем не ординарным, не второсортным.

Анна сидела и молчала, она думала: «К чему он клонит? Похоже, я что-то упускаю. Что?»

Томми заметил:

— А, я знаю, что ты думаешь, мол, Томми и сам ординарный и второсортный.

Анна вспыхнула: раньше она и вправду так думала. Томми заметил, что она покраснела, и на лице его появилась недобрая улыбка. Он сказал:

— Ординарные люди необязательно глупы, Анна. Я прекрасно понимаю, что я из себя представляю. И именно поэтому я и чувствую себя неловко, когда прихожу в офис к своему отцу и наблюдаю, как он ведет свои дела, и вижу, что он в бизнесе — очень большой человек. Потому что и я хорошо бы с этим справился. Но я не смог бы, никогда бы не смог, потому что мне пришлось бы жить с раздвоенным сознанием — из-за тебя и моей матери. Разница между мной и моим отцом заключается в том, что я осознаю, что я зауряден, а он не понимает, что и он — тоже. Я прекрасно понимаю, что такие люди, как ты и моя мать, в сотни раз лучше, чем он, — и даже несмотря на то, что вы такие неудачницы и что у вас все так нескладно. Но лучше бы я этого не понимал. Ни в коем случае не говори этого моей матери, но было бы намного лучше, если бы меня воспитал отец, — если бы это сделал он, я был бы счастлив в положенное время сменить его в рабочем кресле.

Анна не смогла удержаться от испытующего взгляда: у нее возникло подозрение, что Томми сказал ей это именно в надежде, что она при случае обязательно перескажет все Молли и той будет больно. Но по выражению лица Томми было понятно, что он занят спокойным, терпеливым и честным самоанализом. И вместе с тем Анна чувствовала, что в ней снова поднимается волна истерии; и она знала, что это — отражение состояния Томми; и она отчаянно искала слова, которые ей помогли бы с этим справиться. Она увидела, как он очень медленно повернул свою тяжелую голову на широком коротком шарнире шеи и посмотрел на ее тетради, словно напоказ разложенные на рабочем столе; и она подумала: «Боже, только не это, надеюсь, он пришел не для того, чтобы поговорить со мной о них? И обо мне самой?» Она быстро проговорила:

— Я думаю, ты очень упрощаешь образ своего отца. Я не считаю, что ему неведома раздвоенность сознания: однажды Ричард сказал, что быть крупным бизнесменом в наши дни — это все равно, что быть довольно расторопным и толковым посыльным! И ты не забывай, что в тридцатые он был очарован коммунизмом и что он даже был склонен к богемной жизни и вел ее, правда не очень долго.

— А теперь, чтобы напомнить себе об этом, он крутит романы с секретаршами: это его способ доказать себе, что он — не просто какой-то там ординарный и респектабельный зубец на колесе под названием «средний класс».

Это было сказано резко, с мстительными нотками в голосе, и Анна подумала: «Так вот о чем он хочет со мной поговорить». И она вздохнула с облегчением.

Томми сказал:

— После того как я сегодня днем сходил в офис к своему отцу, я поехал к Марион. Мне просто захотелось ее увидеть. Обычно я с ней встречаюсь только у нас дома. Она была пьяна, а дети притворялись, что этого не замечают. Она рассказывала мне о моем отце и секретарше, а дети притворялись, что они не понимают, о чем это она.

Томми замолчал, он ждал чтó Анна скажет, он склонился к ней, глаза его сузились, взгляд был обвиняющим. Но поскольку она молчала, он продолжил: