Ведущий в погибель - Надежда Попова

– «Но»?

– Да, – согласился стриг. – Но. Как после сказал отец Бенедикт – я засиделся… Один из них оказался слишком близко. То, что я получил перед боем от отца Бенедикта, лишь растравило жажду еще больше… Я удержался лишь от того, чтобы убить его так. Но и тогда в жизнь вернулись краски. Звук, движение. Вкус. Тот самый… И когда все закончилось, когда схлынула первая волна исступления, когда я чуть успокоился, на душе стало скверно, как давно уже не было. Я сорвался. Я предал доверие духовника, который ждал от меня лишь защиты, позволил убить ради спасения жизни, но – не позволял такого. А главное, я предал Его милосердие. Чего стоило мое раскаяние, если при первой же возможности я попрал все? И теперь, я был уверен, милосердие должно обратиться в гнев, Он отвернется от меня – теперь уже навеки… На отца Бенедикта я боялся поднять глаза. Однако от него я не услышал ни слова порицания; вместо этого он спросил – так беззаботно, что я опешил: не подскажешь, который теперь час?.. И когда я посмотрел на солнце над нами, сказал – если бы ты сделал то, что Он тебе не позволил, от тебя уже остался бы лишь обугленный остов. Делай выводы…

– И потому твой Знак покрыт серебром, – уточнил Курт, и стриг кивнул, снова коснувшись чеканной бляхи под одеждой:

– Я надеваю его редко; сам понимаешь, это опасно. Но хоть какое-то серебро на мне всегда – к примеру, перстень с гербом фон Вегерхофов, как вещь для окружающих самая логичная и допустимая. Если я что-то сделаю не так… Я узна́ю об этом тотчас – в любое время суток. Indicator лояльности, – бледно усмехнулся стриг. – Позже Майнц по долгом размышлении вынес следующий вердикт: мне позволено кое-что, «по мелочи» – пока я не перехожу некую грань, пока не возвращаюсь к прежним утехам.

– Однако, – заметил Курт уверенно, – по городам и весям, не говоря о дорогах, есть множество тех, кого можно бы и не «по мелочи», можно бы и досуха – огромное количество народу этому только обрадовалось бы. В том числе и их предсмертным мукам. Есть те, кто такого заслужил.

– С этого все и начинается, – покривился фон Вегерхоф. – С таких оправданий. А спустя время наступает момент, когда никакие оправдания уже не нужны.

– У тебя проблемы с убийством человека? Хочу знать это, прежде чем нам доведется, быть может, вместе ввязаться в драку.

– Проблем не будет, – отозвался стриг коротко. – Будут сожаления, не отрицаю.

– Сожаления – об убийцах и мерзавцах?

– Таких, как ты сам прежде? – уточнил фон Вегерхоф и, когда Курт умолк, опустив глаза, вздохнул: – Даже со мной произошло невозможное, изменился даже я, а любой человек к возможности исправления, покаяния, прощения, спасения на сто шагов ближе меня. Не хмурь брови, я не намереваюсь проповедовать непротивление – если того потребуют обстоятельства, я сверну шею, не задумываясь. После помолюсь о его душе.

– Это обнадеживает… Господи, почему ко мне, как мухи, липнут только ведьмы и святоши?..

– Инквизиторская тяжелая доля.

– И не говори, – от души вздохнул Курт. – А теперь, с твоего позволения, я вернусь к продолжению допроса. Дай-ка я спрошу, верно ли я в свете услышанного признания уяснил произошедшее этой ночью. Primo[125]. Тому факту, что кое-кто из вашей братии пристрастился к «последнему вздоху» человека, удивляться не приходится – это вполне логично и понятно. Secundo[126]. Понятно, что в бою стриг использует не только кулаки и колени. В драке и женщины царапаются и кусаются дай Боже. Но с твоим вчерашним приятелем вы обжимались уж больно долго, да и присосался он к тебе чересчур любострастно – не укусил и рванул, не отскочил в сторону, дав тебе истечь кровью…

– Ты понял верно, – не дослушав, кивнул фон Вегерхоф. – Это еще один факт, о котором не было повода упомянуть.

– Каннибализм? Для чего? люди доступнее и безвреднее.

– Кровь себе подобного дает то, что невозможно получить от человека. Особую силу. Этому тоже надо еще научиться, но когда ты это сумеешь, становится возможным обрести способности жертвы.

– Этим ты тоже промышлял?

– Для этого уже надо обладать определенными способностями; это задача для мастера. Я не был мастером тогда и не являюсь им теперь. Подобное действо намного сложнее, нежели убийство человека, где достаточно уловить сам момент смерти; здесь в дело вступает умение соединиться с мыслями жертвы, с ее… внутренней силой, с разумом; я не знаю, как объяснить это словами. Я подобного не практиковал, да и, говоря откровенно, до вчерашней ночи не видел тех, кто сделал бы это хоть однажды, – такие забавы в той среде, говоря мягко, не приветствовались. Я о таком лишь слышал; слухи и пересуды есть времяпрепровождение не только человеческое, а сплетни в среде стригов будут даже и полюбопытнее.

– Но если это «задача для мастера», на что надеялся птенец, кидаясь на тебя с подобными поползновениями?

– Вероятно, Арвид попросту не запрещает своим выкормышам следовать его примеру. Если не врут слухи, есть шанс постичь эту сложную науку и с нуля тоже – когда количество перейдет в качество. Или он позволяет им это делать, зная, что ничем их попытки не увенчаются, но предпочитая не растравливать в них зависти излишними запретами… – фон Вегерхоф умолк, вновь утратив возвратившуюся было прежнюю беззаботную усмешку, и тяжело выдохнул, снова отставив бутылку на стол: – В любом случае, все плохо. En premier lieu, я сорвал возможность контакта. En second lieu, даже если (а я надеюсь – когда) контакт состоится, уже явно не дружественный – нам придется туго. Арвид вряд ли меня старше, но это ничего не значит – он сильнее. Для начала, все то время, что я отдал сперва увеселениям, а после самокопаниям и попыткам себя обуздать, он явно посвятил своему развитию, воспитанию себя как мастера, да и – такое лакомство, как кровь стрига, требует неплохой физической подготовки. Я же в этом смысле… гм… Если бы не чудо, вчера мне бы не остаться в живых. Арвид прав – я слишком слаб.

– Ну уж, – возразил Курт уверенно. – Этой твари твоей силы и не снилось. Никому из них.

– Merci, – церемонно поклонился стриг, вскользь улыбнувшись, – однако это делу не поможет. Если б мне самому хоть догадываться о моей новоприобретенной особенности заранее… Меня теперь даже нельзя подставить под зубы, как отравленный кусок сыра для крысы; теперь он знает, чего от меня ждать.

– Н-да, – усмехнулся Курт тихо. – Теперь на тебе наклейка – огромными буквами: «Осторожно, яд!»…

– Смейся, пока можешь, – подбодрил фон Вегерхоф. – Элемент неожиданности утрачен, и мы имеем сильного – очень сильного – противника, который знает нас, но которого не знаем мы. И навряд ли узнаем теперь, где он сам; сомневаюсь, что он солгал о том, что покидает город.

– Означает ли это, что их операция переходит в наступательную фазу? – предположил Курт, и тот передернул плечами: