Клей - Ирвин Уэлш

– Что там с малышом Голли?

– Странный он, ваш друг, тот маленький. Гудрун сказала, что она хотела с ним остаться, но секса у них не было. Она сказала, что он не захотел с ней секса. Это необычно, она очень привлекательная. Большинство мужчин захотели бы заняться с ней сексом.

– Это точно, – говорю, но по её реакции понимаю, что сказал не совсем то, что она хотела услышать. Надо было сказать: ну да, но с тобой захотели б ещё больше, но сейчас это прозвучало бы говённо. Кроме того, мы прожарились полночи, и теперь я понемногу выезжал на отхода. Часть мозга, отвечающая за секс, была уже пресыщена и благополучно отключилась. Теперь мне хотелось выпить по несколько кружек с пацанами.

Она оставила мне свой номер и отбыла в университет. Без неё мне всё никак не устроиться, кровать кажется слишком большой и холодной. Я встал и обнаружил, что Рольф с Гретхен тоже ушли. Рольф оставил записку с аккуратно нарисованным планом, как добраться до Вольфганга.

Выйдя на воздух, я решил прогуляться и вывернул из проулка на большой проспект. Снова потеплело, бабье лето без боя не сдаётся. Я зашёл в большой пригородный торговый центр и нашёл булочную. Выпил кофе, съел банан. Ощущая нехватку сахара в организме, я решил подлечиться большим куском шоколадного торта, который так и не доел, – слишком сытно.

Решив, что к дальшейшим прогулкам не готов, я нашёл кэб и показал водителю адрес. Он указал мне не противоположную сторону улицы, и тут уж я узнал это место. Я уже пришёл, только не тем, бля, путём. Не люблю географию со школы.

Голли у себя, Вольфганг и Марсия ушли по делам, а Терри с Билли отбыли в город. Надо думать, поехали встречаться с Хедрой и этой здоровенной в платье, которая Билли понравилась.

Мы вышли и молча направились в местны бар. Снова слегка похолодало, и я накинул шерстяной джемпер, который до того был завязан на поясе. Голли надел кенгуруху и накрылся капюшоном. Я дрожу, хотя мне и не холодно. Покупаю две пинты. Мы садимся за столик возле камина.

– А где малышка Гудрун? – спрашиваю.

– Хуй знает.

Смотрю на Голли. Капюшон он так и не снял. Под глазами тёмные круги, и лицо как будто покрылось пятнами, но только с одной стороны. Сыпь какая-то.

– Такая сексапильная малышка, – говорю, – ну а как там та крупная тёлка в полосатом платье, за которой Биррелл ходил? Присунул уж, наверное?

Голли выплюнул жёвку в огонь. Женщина за стойкой посмотрела на нас с отвращением. Мы немного выделяемся из общей массы: здесь всё больше старички, семьи с детьми, красивые парочки.

– А не похуй ли, – раздражённо сказал Голли, сделал большой глоток и снял наконец капюшон.

– Ну что с тобой, – говорю, – ты был с красивой девушкой, ты ей очень понравился. Мы на отдыхе. Что, бля, за проблемы?

Он ничего не сказал, уставился в стол. Мне видна только макушка тёмно-каштановых неблестящих волос.

– Я не смог… с ней… понимаешь…

– Почему? Она бы вписалась!

Он поднял голову и посмотрел прямо в глаза:

– Потому что у меня грёбаный вирус, вот почему.

Тупо ударило в груди, и глаза мои замкнуло на его, казалось, на вечность, которая пролетела между двумя ударами сердца. Он запаниковал, затароторил:

– Знаешь только ты. Не говори ни Терри, ни Билли, понял? Никому не говори.

– Да… но…

– Обещаешь? Поклянись, мать твою!

В мозгу у меня лихорадочная пляска. Не может такого быть. Это же малыш Эндрю Гэллоуэй. Мой друг. Малыш Голли из Саутон Мейнс, парнишка Сьюзен, брат Шины.

– Да… да… но как? Как, Энди?

– Шприц. Герыч. Я только пару раз поставился. Этого, похоже, достаточно. Я сам узнал на прошлой неделе, – сказал он и сделал большой глоток, но закашлялся и сплюнул немного пива в огонь. Зашипело.

Я обернулся, но тётушки за стойкой уже нет. На нас уставилось несколько чуваков, но я зыркнул на них, и они отвели глаза. Энди Гэллоуэй. Поездки ещё в детстве, потом первые путешествия для взрослых: Бернтисланд, Кингхорн, Уллапул, Блэкпул. Я, мои мама с папой, Голли. Футбол. Споры, драки. В детстве он всегда лазил, забирался на верхотуру. Деревьев в районе не было, поэтому он лазил по балконам, бетонным перекрытиям, карнизам. Его так и звали – обезьянка. Хитрая обезьянка.

И вот я смотрю на его тупое пятнистое лицо, в его пустые глаза, и мне кажется, что он стал кем-то совсем другим, кого раньше я не замечал. Это грязная обезьянка, и она сидит у него на загривке. Я внова смотрю на него сквозь мрачные линзы своих отходов. Ничего не могу с этим поделать, но Голли кажется мне грязным внутри. Он уже не похож на нашего Голли.

Откуда у меня такие реакции?

Я потягиваю пивко и смотрю на его профиль, а он пялится в огонь. Он сломан, он разбит. Я не хочу находиться с ним рядом, я хочу быть с Эльзой, вернуться к ней в кровать. Глядя на него, больше всего хочется,чтоб их сейчас здесь просто не было: ни его, ни Терри, ни Билли. Потому что они здесь чужие. А я свой. Я везде свой.

Услышав, что он устроился охранником, старинные знакомые смеялись в голос. Энди Нивен, древний приятель, после недоверчивой паузы снова стал подхихикивать.

– Дейв Гэллоуэй – охранник, – произнёс он в энный раз, качая головой. – Я слыхал о браконьере, который заделался егерем, но это ещё смешнее.

Впрочем, последнее время он мало с кем общался, Дейв Гэллоуэй избегал пабы, он не любил рассказывать старым друзьям о своём новом занятии. Расхлябанный пьяный разговор, и вот тебя уже сдали. Подобные ситуации уже не раз рушили его жизнь и жизни тех, кто от него зависел. Если б он был с ними, всё могло бы сложиться иначе. Он думал о семье, из которой уже много лет как ушёл, вспоминал, как Сьюзен сказала ему, чтоб он из неизбежности сделал наконец доброе дело – а именно съебался уже раз и навсегда. Потом и его дочь Шина сказала ему то же самое, он больше не хотела его видеть.

Они были очень похожи – Сьюзен и Шина, обе были сильные, а ему было и радостно и грустно одновременно.

Однако остался Эндрю, он до сих пор с ним встречался.

На этот раз он не собирался садиться в тюрьму за мошенничество, он просто попытался устроиться на работу. Теперь если он чего и потеряет, то только работу, но не свободу. Дейву больше не хотелось сидеть, слишком большая часть его жизни пропеклась за решёткой, слишком много повидал он тесных серых комнат, наполненных запахами и маниями чужих людей. Теперь он устроился на работу. Браконьер заделался егерем.

Вглядываясь в мониторы центра управления громадного жилого здания в одном из спальных районов, Дейв Гэллоуэй решил, что мониторы – это его окна в мир, чёрно-серый, бетонный внешний мир. Больше других он любил шестой монитор: камера давала общий план, и за панельной точкой открывался вид на реку.