Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза

Верст за 10, не доезжая места, передовые наткнулись на отару баранов. Все пластуны съехались на совет, как быть с барантой: отослать ли ее, или лучше объехать? Порешили отогнать. По уговору, часть пластунов должна была скучить отару, остальные налететь.

Три чабана, закутанные в дырявые бурки, лежали у огонька; они, как будто, спали, но за них бодрствовали свирепые псы. Когда раздалось их ворчанье, пастухи, поднявшись на ноги, стали обходить отару, подозревая близость волка или шакала. Вдруг, бежавшие впереди собаки с визгом бросились назад, пораженные кинжалами, в то же мгновение поднялись на ноги 5 пластунов с наведенными ружьями. Пастухи окаменели. Раздался свисток урядника, по которому налетели конные пластуны. Перевязать пастухов было недолго, и через час испуганная баранта, подкидывая своими жирными курдюками, неслась вслед за козлом, которого вел на аркане передовой пластун. Пленники со связанными назад руками и перехваченными под брюхом лошадей ногами скакали впереди под наблюдением трех пластунов; по сторонам мчались боковые цепи, сзади – арьергард. Когда они явились в отряд, Евдокимов так был доволен их вестями, что приказал сейчас же выдать по «доброй чарке горилки», что всегда составляло лучшую награду пластуну, вернувшемуся из дальней или трудной разведки.

В 4 часа утра отряд Евдокимова снялся с позиции, а перед рассветом уже стоял в той самой роще, где мулла под ястребиными глазами пластунов беседовал накануне с горцем. Четыре сотни спешенных лабинцев тихо облегли аул; ракетные станки взобрались на тот самый утес, с которого Шпаковский наблюдал за свиданием; дивизион орудий, пройдя ущельем, вытянулся перед фронтом аула. В мертвой тишине орудия снялись с передков и, подняв дула, грозно смотрели на виновных, безмятежно спавших. Когда луна скрылась за высоты, отбрасывавшие на батарею тень, взлетела из рощи сигнальная ракета. В ответ сверкнул из фланговой пушки огонек, зашипели с утеса одна за другой ракеты, в ауле раздались частые выстрелы, местами взвились огненные языки: то наступил час мщения за долгие бессонные ночи, за грабежи и разорение лабинских станиц, за пленение братьев и сестер.

В особенно тревожную пору на Лабинской линии назначали в секреты мальчуганов от 13 до 17 лет, из детей офицеров и урядников, они ходили в походы и нередко зарабатывали кресты, наравне со старыми казаками, от которых получили кличку «бисовы собачата». Эти собачата ни за что, бывало, но уснут в секрете; они были вдвое бдительнее, вдвое осторожнее, чем старые пластуны; от их внимания не ускользал не только всплеск воды, но даже шорох пробужденной птички. Однажды сильный секрет с 4 ракетными станками залег возле станицы Лабинской, в нем находилось трое собачат: Потапов, Братков и Красновский; старшему из них только минуло 15 лет. Погода стояла отвратительная: мелкий осенний дождь сеял как через сито; порывистый ветер гнал черные грозные тучи, молния, ослепляя глаза, сверкала беспрерывно. Удары грома глухо повторялись в ущелье, точно раскаты отдаленной пальбы. Именно такие ночи, когда добрый хозяин не выгонит собаки, были лучшими спутниками, как русских походов, так и горских набегов.

Завернувшись в бурки и башлыки, пластуны лежали настороже, особенно тревожились собачата: им во всем мерещились горцы, хотя бы то пошевелился сосед. Вдруг, вспыхнувшая в нескольких местах молния ярко осветила реку, а вместе с тем и большую толпу горцев, которые переправлялись прямо против пластунов. Собачата чуть не вскрикнули: их отправили с приказанием, чтобы приблизились секреты. Между тем, пластуны, вынув из чехлов винтовки, поползли к обрыву на въезд брода. За оглушительным ударом грома наступила тишина. Казаки ясно слышали всплеск воды, прорезаемое грудью добрых коней, по временам храпевших. Вот уже передовые кони, бултыхая, ступают на землю по прибрежной отмели. Собачата тем временем успели вернуться, все секреты сблизились, ждут только сигнала. Выпалил сотник на всплеск, за ним почти мгновенно сверкнули выстрелы секретных, пронеслись драконами 4 боевых ракеты. Снизу раздались вопли, проклятия; грузно падали люди и кони. Когда горцы открыли пальбу, секреты, сделав свое дело, далеко уж отползли. По первым выстрелам загорелся соседний маяк, что возвещало тревогу. С угловой станичной батареи грянул пушечный выстрел: яркий брандскугель осветил заречье как раз против места переправы, туда же полетели светящиеся ядра, из станицы вынесся резерв. Пока все это происходило, секретные, вскочив на лошадей, переправились через Лабу, и во весь дух помчались к ущелью, чтобы перехватить единственный путь отступления. С превеликим трудом горцы выбрались, наконец, из воды, подобрав всех раненых. На полных рысях они уже приближались к ущелью, когда из темной его щели раздался тот же ужасный треск и зловещее шипенье ракет. Испуганные кони взвились на дыбы, причем топтали мертвых всадников. Тогда, в отчаянии, горцы опять устремляются к Лабе – навстречу им скачет резерв… Уже наступило утро, пасмурное, дождливое, а многие джигиты все еще метались, не зная, куда скрыться. Более сотни оседланных коней было согнано в станицу; казаки потеряли 15 товарищей. Собачата ни на шаг не отставали от прочих. Вскоре их зачислили на действительную службу, и грудь их украсили серебряные медали на Георгиевской ленте, с надписью «За храбрость». Если старые, седые казаки, надевая заслуженный крест, походили в ту пору на малых ребят, то какова же была радость этих мальчуганов и как гордились ими их заслуженные отцы!

У старых казаков была та же повадка, что и на Кубани, а именно: при случае подшутить над горцем, напугать его до смерти, за что последний расплачивался своей кровью. Между станицами Баталпашинской и Суворовской, на покатой местности, высится одинокий курган, как часовой над привольной роскошной долиной, которая стелется здесь на десятки верст. От горцев перешло по наследству древнее сказание, что ежедневно с закатом солнца на этом кургане появляется белый всадник на белом коне. Он выезжает навстречу путнику, скачет с ним рядом, дует страшным вихрем ему в лицо и в уши коню до тех пор, пока оба, и путник и конь, не падут от изнеможения или не умрут от страха. Тогда только всадник их покидает, снова появляется на вершине холма, но как только первые лучи солнца озолотят его вершину, он уходит в недра земли. По сказанию, то была тень убитого изменой аталыка, мстившего людям за совершенный ими грех. У горцев существовал обычай аталычества, т. е. отдача сыновей на воспитание в чужие руки, почему аталык становился своему питомцу, как бы вторым отцом.

Урядник Суворовской станицы Переверзнев ехал по делам службы в Баталпашинск. Дорогой он наткнулся на диких коз и, как завзятый охотник, долго за ними гонялся, пока не притомил коня да и сам не устал