Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава

В такие минуты мне казалось неестественным, что мы, как чужие друг другу люди, занимаем разные комнаты, хотя и живём под одной крышей. Я чувствовала себя одинокой и заброшенной. Разумеется, я понимала, что причина — в моей болезни и надо смириться, но, сама того не желая, злилась на мужа, ставя ему в вину, что он совсем офранцузился и ведёт себя как последний индивидуалист. Когда о ком-то начинаешь думать плохо, то уже не видишь ничего хорошего, у меня возникало подозрение, что он не даёт мне ухаживать за тобой днём нарочно, просто желая настоять на своём, и я принимала твёрдое решение со следующего утра всё делать сама, начиная с пелёнок и кончая кормлением.

Миямура говорил, что поручил нашего ребёнка заботам няни и мадам Демольер только из-за моей болезни, но ведь обе они в общем-то чужие люди, за ребёнком ухаживают за деньги, и хотя я стараюсь не вмешиваться, всё же никогда не спускаю с них глаз. К тому же японского ребёнка нельзя воспитывать точно так же, как французского… Измученная подобными мыслями, я не могла заснуть до утра. Однако на следующее утро приходила няня, купала тебя, взвешивала, кормила, одевала в красивое и чистое белое платьице и приносила ко мне в комнату:

— Ну-ка, пожелаем мамочке доброго утра.

Видя, какая ты крепенькая, как быстро прибавляешь в весе, я забывала и о том, что недоспала, и о своих ночных сомнениях и страхах. Я благодарила Господа и улыбкой встречала тебя и няню.

Обычно сразу же вслед за вами в комнату входили Миямура и мадам Демольер, все мы собирались вокруг тебя и желали друг другу доброго утра. Окажись среди нас хоть один злой человек, вряд ли в этот утренний час возникала бы столь светлая и непринуждённая атмосфера. Иногда я смущалась и не знала куда девать глаза. "Они так добры ко мне, я просто обязана быть всем довольной", — думала я. Твоей няней была серьёзная молодая женщина с сильно развитым чувством ответственности, порой граничащим с упрямством. Мадам Демольер самоотверженно ухаживала и за тобой и за мной. Миямура, прежде чем уйти в институт, непременно брал тебя на руки и говорил по-французски:

— Надеюсь, ты и сегодня будешь слушаться мамочку и не допустишь, чтобы у неё поднялась температура.

Мне казалось нарочитым, что он говорит по-французски, но в присутствии мадам Демольер и няни он никогда не позволял себе ни одного японского слова, так хорошо был воспитан. Ах, Марико, грешно мне было тогда жаловаться!

Появившись на свет, ты заняла в сердце Миямуры такое же место, как и его работа… Мне следовало радоваться, ведь я давно уже тайно мечтала о том, чтобы ты заменила Миямуре Марико Аоки, именно поэтому я и назвала тебя Марико. Почему же мне было так грустно? Не потому ли, что я сама так и не сумела подняться до высокого духовного уровня Миямуры?

Когда мы переехали в Клямар, я почти не ходила гулять, опасаясь утренних туманов, но иногда во второй половине дня проглядывало солнце, и мадам Демольер приглашала меня пройтись. Три раза в неделю на соборной площади устраивали базар, где мадам обычно закупала продукты. Иногда я отваживалась сопровождать её. Из садика перед домом открывался вид на Париж. С холма Сен-Клу сквозь белую пелену тумана просвечивала серебристая лента Сены, виднелись Трокадеро, Эйфелева башня, собор Сакр-кёр.

— Весной мой сад превращается в рай, — говорила мадам Демольер. — Зацветут каштаны, розы, вы сможете проводить там целый день, любуясь Парижем. А там, глядишь, и клубника поспеет. Мы поставим для вас кресло под каштанами. А маленькую принцессу положим в коляску, пусть принимает солнечные ванны. Потерпите ещё немного. Вот придёт весна…

Вот придёт весна… Эти слова пробуждали в моей душе сладкие надежды, я тоже улыбалась и повторяла про себя: "Скорее бы весна…"

Базар мало чем отличался от того, который я видела в Отее, но мадам Демольер закупала так много всяких продуктов: и мясо, и птицу, и овощи, и фрукты, — что торговцы относились к ней с особым почтением. Она же, словно боясь, что её могут упрекнуть в расточительности, и желая заранее оправдаться, знакомила меня и с торговцами, и со всеми, кто встречался нам по дороге.

— У меня никогда не было таких замечательных жильцов, — хвасталась она. — Они принадлежат к высшей японской аристократии и привыкли купаться в роскоши, вот я и стараюсь…

И, не обращая внимания на то, что я готова провалиться сквозь землю, всегда добавляла:

— Муж мадам сейчас в университете, он учёный, а ребёнок остался с няней.

Японские студенты и аспиранты обычно приезжали в Европу без семьи, поэтому мадам, очевидно, пришла к совершенно произвольному выводу, что раз Миямура приехал с женой, да ещё и ребёнком обзавёлся, значит, мы очень богаты. Встречая на рынке соседок, она непременно вытаскивала из своих сумок курицу или связку бананов и хвасталась, что теперь может позволить себе каждую неделю готовить блюда, которые раньше ела только раз в году. Я веселилась, глядя на неё, и любила ходить с ней на базар, но, увы, сама бедная мадам питалась очень скудно: они с Роже, как правило, довольствовались нашими остатками, которые ели где-нибудь на кухне, и в месяц на троих мы тратили даже меньшую сумму, чем когда жили у мадам Марсель. Беспокоясь, что таким образом мы подрываем их бюджет, я, предварительно посоветовавшись с Миямурой, предложила госпоже Демольер увеличить квартирную плату, но она, наоборот, испугалась.

— Я и так слишком на вас наживаюсь, — сказала она, положив руки мне на колени. — Мы оба имеем роскошное бесплатное питание и сумели даже накопить уже некоторую сумму. Если у вас, мадам, есть лишние деньги, начинайте откладывать на приданое девочке. Приданого никогда не бывает слишком много. Прошу вас.

Твоё приданое… Во Франции было принято готовить его заранее, но, моя Марико, время, когда ты будешь выходить замуж, казалось мне таким далёким… Неужели пора уже думать о приданом?.. Тогда я расхохоталась в лицо мадам Демольер, но сейчас меня всё чаще беспокоит мысль о том, что у тебя не останется от меня ровным счётом ничего, а мне так хотелось бы отметить день твоей свадьбы! К счастью, приданое — это не японский обычай, но я могу оставить тебе на память некую истину, которая мне открылась как женщине и как матери, но вот только как передать её тебе? У меня нет ничего, кроме воспоминаний: о том, как я мучилась, чтобы стать достойной Миямуры, о том, как пыталась любить его, что, в сущности, одно и то же, и особенно о том, как, родив тебя, изо всех сил старалась стать тебе хорошей матерью… С этими воспоминаниями я постепенно продвигаюсь к могиле, и, как знать, может быть, они — это и есть то единственное, что я могу оставить тебе?..

Наконец настала долгожданная весна. Она пришла неожиданно, застав всех врасплох, просто, проснувшись однажды утром, мы поняли — а весна-то уже здесь. Это была вторая весна, которую я встречала в Париже, и тем не менее её внезапный приход взволновал меня, она словно вдруг вырвала меня из зимней спячки, и я растерянно впитывала лучи весеннего солнца. Сад мгновенно зазеленел, каштаны покрылись пышными белыми соцветиями. Все вокруг — и панорама Парижа, и Медонский лес, вид на который открывался с холма Клямар, — засверкало яркими красками, и мы словно впервые увидели, в каком живописном месте находился домик мадам Демольер.