Война роз. Право крови - Конн Иггульден

Генрих Ланкастер только и делал, что всю дорогу прятался у приоров в аббатствах, в то время как Эдуард жил на широкую ногу, охотился и от души кутил по городам и весям, забавляясь, как молодой, и не скупясь на роскошные подарки для своих близких. Бедняге Генриху никогда не хватало ума обаять людей, которые пошли бы за ним в ответ. Причем дело было не только в габаритах Эдуарда и его умении управляться с ловчими птицами и гончими. Как король, он был грубоват, но куда больше соответствовал образу монарха, чем блаженный Генрих, король не от мира сего. О, как Уорику хотелось покорежить самодовольный вид Эдуарда, нанести удар по его уверенности! И он, сочувственно покачав головой, улыбнулся так, словно незлобиво поучал недоумка (именно такой подход бесил Эдуарда более всего).

– Я мог бы выпустить из Тауэра Генриха, – заявил граф. – А что? Жена его и сын живы-здоровы, обосновались во Франции. Вся их линия – если говорить точнее, то настоящая линия – налицо. И можно будет восстановить подлинного короля. Кстати, я слышал, твой тезка Эдуард Вестминстерский вырос и расцвел в прекрасного юношу, сильного и рослого.

Пленник подался вперед. Колкие смешки с его стороны прекратились.

– Ты… ты на это не пойдешь! – запальчиво перебил он. – О да, ты, конечно, усадил бы Генриха на мой трон, если б такое было возможно. Но выслушай мои доводы, Ричард. У меня здесь, пока я сидел, времени было в избытке. Ты имел все шансы прикончить этого блеклого святошу, но делать этого не стал. Слава богу, жив и я. Суть в том, что в душе ты не хладнокровный убийца. А чтобы вновь водрузить корону на голову Генриха, тебе пришлось бы им стать. Ты это понимаешь? Видимо, да, иначе это уже произошло бы. Но для этого тебе пришлось бы пустить реки крови: вырезать всех Вудвиллов, в том числе и моих дочерей. Однако ты на это не способен – ты, человек, которого я знал и уважал с детства. В тебе этого нет.

Внешняя бравада не могла скрыть назревающего в Эдуарде беспокойства. Уорик видел это, примеряя диспозицию на себя и на своих собственных двух дочек. Дети – извечные заложники фортуны, уязвимые перед врагами. Самим своим существованием они повергают в слабость сильного человека, который иначе лишь презрительно смеялся бы над своей погибелью.

– Да, это правда, – сказал Ричард.

Пленный монарх, хмыкнув в плохо скрытом облегчении, снова победно откинулся на стуле. И тут Уорик продолжил:

– Правда в том, что я не стал бы обагрять руки таким обилием крови. Но ведь у меня есть брат. Джон Невилл. Ты не считал, скольких он убил по твоему приказу за годы после Таутона?

Эдуард поник головой, а рука его взялась почесывать щетину у рта. Эту правду он чувствовал и старался не выказывать страха. Уорик задумчиво кивнул.

– Граф Риверс теперь в сырой земле. Нет в живых и его сына. Все это гнев моего брата, Эдуард. Ты думал, у него можно было отнять титул без всяких последствий? Верный пес, и тот укусит, если у него все время вырывать кость. – Граф с грустью покачал головой. – Или ты думал, что я все ножи буду метать сам? Вынужденный избирать тот или иной путь, своих врагов в живых я не оставляю. Так что на твоем месте я бы молился, чтобы мне удалось подавить эти треклятые бунты до того, как я приму решение о твоей участи!

С этими словами Уорик встал, злясь на себя за то, что все-таки выдал толику сведений королю, который сейчас сидел с приоткрытым ртом. До этого момента все было игрой в шарады, но теперь Эдуард знал, что его пленение и в самом деле вызвало смуту.

– Освободи меня, Ричард! – взревел он, воздев сжатые кулаки.

– Не могу! – бросил в ответ хозяин замка.

В момент его выхода из комнаты пленник вскочил на ноги, но путь ему, уперев в грудь руки, грозно преградили двое стражников. Секунду-другую Эдуард подумывал о том, чтобы расшвырять их в стороны, но они могли вправить ему мозги своими шипастыми железными перчатками, а внизу стояли еще двое. С четверыми ему было не совладать.

– Я король! – рявкнул Эдуард так, что часовые поежились. – Отпустите меня!

Уорик, невзирая на рев, вышел на солнце, сел на лошадь и поскакал в сторону столицы. Лицо его было мрачнее тучи.

* * *

Сердцевина лондонского Тауэра была старейшей его частью. Эта башня из белого нормандского камня возвышалась над внешними стенами и потому давала обзор и города, и текущей через него Темзы. Ночью Элизабет, пробравшись через небольшой лаз, вылезла на кровлю, покрытую древней облицовкой, птичьими гнездами и лишайником. В первую же секунду ее волосы и одежду туго опахнуло студеным ветром. Темный город с домами и рекой был едва освещен ущербным светом луны. На его фоне оранжевыми пляшущими точками светились факелы смутьянов, что всю ночь стаями кружили по городу. Топот их ног Элизабет различала даже среди всякой путаницы, осаждавшей ее во сне. Смутьяны истошно жаждали крови Невиллов и охотились на их людей, что было разом и отрадно, и жутковато.

Королева знала, что народ любит ее мужа, благоговеет перед ним. Знала она и то, что купцы, рыцари и знатные лорды Англии были рады его коронации, а того тщедушного книгочея упекли в темницу, по доброте душевной дав его француженке-жене удрать восвояси к своему отцу. Но и при этом Элизабет не одобряла недостаточную степень их преданности и возмущения его захватом. Та новость расходилась под сердитый гомон собраний горожан, под крикотню и треск вышибаемых дверей в судейских конторах, и сопровождалась разграблением там всего более-менее ценного и поджогом, чтобы скрыть содеянное. Едва заслышав ту новость, каждый городок и деревня отряжали скороходов в соседние городки и деревни, пока не образовывались стихийные шествия в тысячи человек, с факелами и грозным поблескиванием вил и колунов. Те, кто воевал под Таутоном, все, как один, требовали бить невиллских изменщиков.

Зубы Элизабет были слегка оскалены – выражение скорее боли, чем злорадства. Порывы налетающего ветра вызывали в теле странную легкость, как будто она была перышком в вихре стихий. Единственный мост через реку находился невдалеке от Тауэра. С места, где стояла королева, виднелась цепочка факелов, тянущаяся от Саутворка[53]. Там внизу развязно и весело гомонили грубые лихие люди. Сейчас они расходились по домам, а на отдалении за рекой стояло зловещее, мутновато-малиновое озарение: горел чей-то большой дом.

Собрав у себя преданных лордов, Элизабет, захлебываясь от злых рыданий и жарко блестя глазами, призвала их к мщению. Это Невиллы зажгли огонь, и теперь он должен разрастись в очистительный пожар, который поглотит их всех до единого. Задыхаясь на ветру, она ощущала этот ветер призрачно-льдистыми пальцами, что сжимали ее в свою пригоршню. С самого начала королева ведала, насколько Невиллы въелись в тело страны, словно черви в спелое яблоко. Куда ни глянь, всюду этому находилось все больше свидетельств. А ее милый доверчивый муж этого и не прозревал… Между тем надо было разжать эту удушающую хватку их пальцев.