Собачья работа - Галина Львовна Романова

А еще я подумала, что на князей этого рода можно было бы ловить оборотней, как на живца. Но вслух ничего не сказала — этим людям и маленькую Агнешку ничего не стоит использовать как приманку. Особенно если вспомнить, как к ней отнеслись волкопсы и что про ее кровь говорила колдунья мать Любана.

Светало. Гайдуки продирали глаза, собирались возле ловчей ямы. Пришел Тодор Хаш. Было видно, что и ему ночью не удалось сомкнуть глаз. Дождавшись, пока все соберутся, брат Домагощ достал из своих вещей моток тонкой веревки странного зеленовато-бурого цвета, не похожей на пеньку.

— Крапива, — пояснил он. — Вымоченная в соке волчеягодника и полыни. Самое то для нелюдя!

Ловко скрутив скользящую петлю, он склонился над ямой, спустив ее к самому носу оцепеневшего на дне оборотня. Тот, вымотанный борьбой, даже не шелохнулся — только судорожно вздымался и опадал покрытый шерстью бок. Глаза его, кажется, не видели петлю, но когда она скользнула по морде, он дернул головой, пытаясь ее сбросить. Однако «подорлик» был опытен — он предвосхитил это движение, качнул рукой с зажатой в ней веревкой, и петля скользнула на уши зверя.

— Тяни!

Оборотень забился и завизжал, когда веревка натянулась, но визг быстро перешел в хрип и сдавленное сипение, едва петля начала затягиваться. Тодор и двое гайдуков покрепче схватились за другой конец. Потом к ним подоспел еще один, а брат Домагощ отступил, взявшись за меч. Вооружились и остальные шляхтичи и рыцари, удивляя, пугая и возмущая меня. Неужели они всем скопом накинутся на одного-единственного оборотня?

«На одного истинного оборотня», — вспомнились мне рассуждения Коршуна. Истинные оборотни на порядок сильнее, ловче и выносливее не только любого волка, но и человека. Да, если это чудовище вырвется на свободу, мало не покажется.

Пока же оборотень, хрипя и задыхаясь, из последних сил сопротивлялся четырем мужчинам, пытавшимся вытащить его из ямы. Он впился когтями всех четырех конечностей в землю, мотал мордой, роняя слюну. Не раз нам казалось, что веревка не выдержит и вот-вот лопнет — слишком уж она была тонка. Но, видно, чародейные травы придавали ей особую силу.

К первым четырем подоспели еще два гайдука, и вшестером люди одолели оборотня. Петля к тому времени, как его, хрипящего, вытянули на поверхность, так туго и так давно сдавливала горло, что оставалось только дивиться, как он еще дышит. Любой человек, если бы его так долго подвешивали за шею, уже давно умер бы.

— Ну же, давай! — скомандовал «подорлик». — Превращайся!

— А он может? — подал голос кто-то из шляхты.

— Должен. Солнце восходит!

За деревьями виднелся уже ярко-рыжий, в красноту, край солнечного диска. Свет раннего утра поздней весны заливал все вокруг. Лучи упали сюда, на поляну на склоне холма, и оборотня начало трясти.

Он извивался, выл, хрипел, дергался в судорогах, грыз землю и катался по траве. Его позвоночник порой выгибался так, что слышался хруст костей. А звуки, вырывавшиеся из пасти, походили на самые жуткие крики боли и ужаса, которые мне доводилось слышать. Нет, сама я не пытала пленных, их для этого отводили подальше. Но некоторые кричали так, что и глухой услышал бы. Впрочем, наших людей в плену у врага ожидало то же самое. Я уже рассказывала о своей подруге…

И сейчас я одна из немногих оставалась спокойной, в то время как некоторые гайдуки или шляхтичи помоложе, кому не довелось хлебнуть войны, отворачивались или морщились. Но не презрение и брезгливость, а жалость почему-то ощущалась мною.

— Почему он не превращается? — поинтересовался Тодор. — Может, на него не действует солнце?

— Действует, — уверенно кивнул брат Домагощ. — Иначе его бы так не корежило! А ну-ка…

Примерившись, он внезапно пнул оборотня ногой в живот. Удар вышел мастерский — тот взвизгнул от боли.

— Ага!

Припав на колено, рыцарь ударил его еще раз, куда-то в солнечное сплетение, и когда полузверь выгнулся дугой, внезапно схватил его за челюсть рукой в кольчужной перчатке. Молниеносно засунул между зубами рукоять кинжала, чтобы помешать оборотню сомкнуть зубы, и сунул ему два пальца под язык.

По телу оборотня прошла еще одна судорога. Он скорчился, и «подорлик» едва успел отдернуть руку, как нелюдя вырвало желчью, слизью и еще чем-то, похожим на полупереваренную кровавую кашу.

— Фу! — кое-кто из шляхтичей поспешил отвернуться. А брат Домагощ выругался.

— Он жрал! — воскликнул рыцарь. — Эта паскудная тварь набила свое поганое брюхо! Скотина!

Вскочив, он в ярости принялся пинать все еще корчащегося и блюющего остатками желчи оборотня, стараясь попасть сапогом по ране.

— Что вы делаете? Остановитесь!

Мы с Тодором вместе кинулись на рассвирепевшего «подорлика», оттаскивая его от жертвы.

— Это неблагородно — избивать пленного! — воскликнул рыцарь.

— Много вы понимаете. — Брат Домагощ кипел от гнева и возмущения. — Хотя, где уж вам… Всем известно — если оборотень поест в зверином обличье, он навсегда останется зверем. Особенно если луна идет на убыль. Такой оборотень уже никогда не вернет себе прежний облик. И лишь несколько дней в году — опять-таки в полнолуние — он ненадолго будет становиться человеком. А эта тварь именно так и поступила! Добейте его! Толку от него теперь…

— Но погодите, — подал голос один из шляхтичей, — а как же князь Витолд? Мы же хотели у этого, — он кивнул на пленника, — расспросить…

— Расспрашивай, — кивнул «подорлик». — Если он захочет с тобой разговаривать. Нет, конечно, заговорить он может — через месяц, в следующее полнолуние, когда эта облезлая шкура сползет с него и он ненадолго станет человеком. Но я лично сильно сомневаюсь, что к тому времени он еще будет что-то помнить. Звериное «я» за месяц может полностью вытеснить человеческое!

— Значит, князь Витолд Пустополь, — каким-то новым, чужим голосом промолвил Тодор Хаш, — пропал навсегда?

— Пропал или убит и съеден этой тварью — какая теперь разница? — пожал плечами брат Домагощ. — Возможно, это все, что от него осталось.

Я не принимала участия в разговоре, слушала, присев на корточки перед оборотнем. Избавившись от содержимого желудка, он немного успокоился и задышал ровнее, но все равно было видно, что его терзает боль. От удушья, от яркого солнечного света, от раны, от сапог рыцаря.

Он не обращал внимания на окружающий мир, слишком занятый своей болью, но каким-то образом почувствовал мое присутствие. Взгляд серых глаз вдруг уперся мне в лицо. Взгляд таких знакомых серо-голубых глаз… В них было столько мольбы.

«Добей, Дануська! Добей, чего тебе стоит? Ну, пожалуйста…»

Он умирал и никак не мог умереть, плача уже не от боли, а от страха неизвестности. Мой парень. Тот, кого я встретила там, на войне, с кем служила в одном отряде, кто стал моим первым мужчиной, с кем мы уже начали думать о будущем — вот закончится война, мы приедем ко мне в Брыль, и папа отдаст меня за него замуж.