Две недели до Радоницы - Артемий Алябьев

Она ловко разорвала его хват, вонзила левую ступню в землю и метнула правой ногой ему в челюсть. Ильмень-рощу огласил звук, похожий на хруст раскалываемого грецкого ореха, и солдат грузно упал на землю. Тетя поставила ботинок на его бедро и грозно оглядела солдат Зорана, которые мигом взяли ее в кольцо.

– Кто еще цощь хцэ мне поведать? Но ходь!

Эти зычные слова совпали с ударом грома, который обрушился с небес. За ним последовала молния – одна, другая! Тучи скопились над нашими головами. Ветер рвал их, бросая завихрениями. На фоне мрачневшей погоды Каролина казалась порождением самой природы – мстительным духом Ильмень-рощи.

Гнев Каролины дал толчок и нам с отцом. Вот только сил уже не оставалось. Я повернулся в сторону своего охранника, надеясь выбить у него из рук оружие. Однако меня быстро осадили – солдат прытко увернулся от замаха и поставил мне подножку. Я споткнулся, но остался на ногах, а когда распрямился, то увидел перед собой оскал «Калашникова». Отец тоже вступил в борьбу со своим конвоиром, но тщетно: охранник легко поборол батю. Каролина еще долго не подпускала к себе солдат, но в конце концов сдалась и она. Зоран велел солдатам взять нас в кольцо и повел к остовам срубленных деревьев.

Я шел и думал: насколько же цинично со стороны Лукаса было свершить казнь именно здесь! Место, которое имело для каждого из нас особое значение (а для Каролины вовсе священное), теперь становилось нашей могилой. Лукас наверняка знал о его значимости: я вспоминал фотографию из альбома, которую мне показывала Каролина. Он был здесь, в Купавах, в 90-е вместе с отцом. И после этого он дал приказ уничтожить Ильмень-рощу для своей дороги! А сейчас он намеренно хотел пристрелить нас здесь. Как, боже мой, как?! Как можно было совершать такое отвратительное, мерзкое по своей натуре действие?!

Слабость во мне постепенно перерождалась в гнев. Лукас ведь говорил, что хочет уничтожить мою семью. То, что происходило сейчас, было лишь воплощением в действие его слов. А я не верил… Думал, что человек не может пойти на такое. Пасть так низко! И все ради чего?! Ради жалкой мести!

И эта мысль – что я был наивен, что не разглядел злую натуру – не на шутку стала меня распалять. Со мной можно было делать что угодно. Издеваться, угрожать, пытать – все равно! Даже смерть меня особо не страшила. Но если вы что-то сделаете с моей семьей… Я убью. Я убью вас.

И только эти мысли овладели мной, как тело стал охватывать огонь. В его пламени я словно рождался вновь. Слабость и нерешительность, которую я накопил в своем сердце, истлевала. Раньше я просто не понимал на что был способен Лукас, надеялся, что смогу решить все мирным путем. Наивный дурак! Лукас был готов убивать (хоть и чужими руками), и единственный ответ на то был – покончить с ним самим.

«Наконец-то. Момент настал»

Зоран велел остановиться. Нас поставили в ряд перед обрубленными стволами деревьев. Я повернулся лицом к нашим палачам. Пять человек, включая Зорана, все, как по команде, переключали автоматы в одиночный режим. Темные дула поднялись, нацелившись в нас. Зоран молчал, не отдавая команды. Я видел его лицо в тот момент – и совершенно явно видел, что он сомневается. Он не хотел нас убивать.

– Отвернитесь! – срывающимся голосом приказал он.

Как же! Неприятно смотреть нам в глаза!

– Пуля в затылок, да?! – возгласил я в ответ, – Нет уж, Зоран! Если стреляешь в нас, то смотри в лицо. Как ты когда-то смотрел в лицо тех, кто убивал тебя. Тогда, в чистом поле Боснии. Или не помнишь, как рассказывал мне?

Ответа не последовало, но мои слова явно задели Зорана – он отвернул взгляд. Я заметил колыхание деревьев позади него, там, где часть рощи еще сохранилась. В тени листвы будто промелькнула какая-то фигура, хотя мне могло показаться.

– И еще знаешь! – я кричал, чуть не выплевывая из себя легкие. Воздух вырывался будто даже не из горла, а из самого моего существа. – Стреляй мне прямо в сердце, чтобы уж точно! Что мне голова?!

Зоран не ответил, а вместо того как-то раздраженно махнул рукой своим солдафонам – команда опустить оружие. Они повиновались, бросив на него вопрошающие взгляды. С хрустом давя сухие ветки под ногами, он подошел к Каролине. Схватил ее за руки, выдернул из нашего строя.

– Как благородно! – расхохотался я, – Женщин он не расстреливает! Ты все равно палач, Зоран!

Мгновение, и он стал напротив меня – суровый воин бывшей Югославии.

– Ты должен понять… – медленно, неестественно хриплым голосом, проговорил он. Будто боялся, что сзади его услышат.

«Пусть, пусть говорит. Недолго этому псу осталось»

– Я знаю, что ты хотел спасти своего отца, Андрей, – проговорил Зоран, – И это достойно уважения. Но Лукас тоже стал для меня отцом. Понимаешь? Когда у меня ничего не было, когда мою семью вырезали, Лукас дал мне работу, дал мне дом. Я не могу противиться его воле.

– И потому ты стал марионеткой тирана?

– Что?

Он нахмурился. Не ждал такого услышать.

– Для Лукаса ты всего лишь инструмент. Жаль рушить твою иллюзию, но твоему идолу на пьедестале нет до тебя дела.

Его глаза встретились с моими. Немой вопрос. Он заметил во мне перемену, но не понимал, что происходит. Не знал, что говорит уже не с Андреем.

– Трезвитесь, бодрствуйте…

Я сделал шаг вперед, оказавшись нос к носу с Зораном. Он отшатнулся, почти в испуге. С хищной улыбкой на лице, рокочущим сильным голосом я продолжал:

– …потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить!

Уважаемый читатель, события следующего получаса я буду описывать от третьего лица. От лица Мило, если конкретнее. В момент, когда моим разумом овладевает Мило, у меня происходят провалы в памяти (что многие из вас наверняка уже заметили из моего рассказа). Мне понадобилось опросить Каролину и отца, чтобы достоверно описать, что произошло в тот значимый миг в Ильмень-роще. Мне кажется, они – намеренно или неосознанно – сгущали краски, так что последующее повествование вышло… скажем так, весьма драматичным. Но вам судить.

Мило ринулся на Зорана. Тот принял было боевую стойку, но поздно – Мило оказался ловчее. Одно движение, захват рук, заламывание назад, и вот уже Зоран стоял на коленях – униженный и беспомощный. Мило выхватил ключи от наручников, снял с себя оковы – наконец-то свобода (какая уже по счету)!