За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году - Андрей Пржездомский

С другой стороны, Олег Кузин успокаивал себя тем, что массовые беспорядки, начало которым практически положило столкновение с войсками в подземном туннеле, сметут саму систему союзной власти, а вместе с ней и ставший ненавистным ему теперь КГБ. Пример Румынии и ГДР говорил о том, что в ходе широких антиправительственных выступлений главными заложниками ситуации оказываются именно органы безопасности. На них то и направляется прежде всего гнев толпы.

«Если все произойдет так, как говорит этот Борис, то уже сегодня, возможно, я стану свободным человеком, — к такой неожиданной мысли пришел Олег. — Ведь если Комитет, как оплот ГКЧП, будет сметен «возмущенным народом», то и преследовать меня будет некому. Наоборот, согласившись помочь, даже если я на самом деле ничего делать не буду, я как бы проявляю лояльность к новой власти и к тем, кто ее поддерживает». От этого умозаключения у Кузина сразу потеплело на душе.

Он стал рассуждать: «А чем, собственно, я рискую, если буду находиться в толпе? Стрелять, точно, никто не будет. Если начнется погром, то я могу вместе со всей оравой проникнуть в здание и… оказаться на пятом этаже. К тому времени, думаю, из сотрудников там уже никого не будет. А дальше — по ситуации. Если будет свалка, глядишь, и просьбу «этих» можно выполнить. Мне тогда зачтется! А если… А если это не удастся и толпу разгонят, я всегда смогу сказать, что прибыл на службу, понимая всю опасность ситуации и желая чем-либо помочь. Пусть докажут обратное!»

Не ощутив прилива уверенности от этих рассуждений, Кузин все-таки почувствовал, что гнетущий страх перед предстоящим немного отступил и он снова обретает способность управлять своими поступками и эмоциями.

«Едрён батон, была не была! Главное — не торопиться, авось вывезет!» — заключил он напоследок, затем поднялся и зашагал в сторону гаражей, около которых припарковал свой автомобиль.

22 августа 1991 года, вечер.

Москва. Площадь Дзержинского

На площади Дзержинского происходило невозможное — многотысячная толпа вот уже несколько часов с ревом скандировала что-то резкое в адрес КГБ и КПСС. Памятник «Железному Феликсу» был облеплен фигурами, размахивающими руками, выкрикивающими лозунги, пытающимися привлечь к себе внимание толпы. Кто-то, взобравшись на пьедестал, умудрился прикрепить веревкой к бронзовой статуе Дзержинского большой плакат, выполненный красными буквами на ватмане: «Хунте — хана!» Ниже, на черном граните постамента, красовались намалеванные краской, мелом и пульверизаторами надписи: «антихрист», «кровавый палач», «дерьмо в кожаном пальто». Повсюду виднелись бело-красно-голубые флажки и флаги.

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Мы не очень понимали, что происходит. Обстановка в здании была тревожной. Нас, женщин, отпустили раньше, часа в четыре… И то мы выходили через двор. Сначала по подземному туннелю… потом выходили из другого здания, чтобы толпа не увидела, откуда мы шли…»

(Н.Е. Хренова, секретарь начальника Инспекторского управления КГБ СССР).

Какой-то парень в джинсах, балансируя, как верхолаз, на плечах статуи, затягивал под одобрительные выкрики окружающих на шее «Железного Феликса» петлю из металлического троса. Толпа ликовала и бузила, торжествовала и гоготала, все больше и больше ощущая силу своей безнаказанности.

— Давай, парень, закрепляй удавку! Будем вешать главного чекиста! — озорно кричал какой-то мужик в помятом пиджаке.

— Долой тирана! — вопила пухлая дамочка, подняв сжатые в кулаки руки.

— Эй, акробат, падай с чучела! Катаклизму делать будем! — подал сиплый голос коренастый мужчина в свитере.

— Кончать Феликса! — кричали какие-то ребята с банками пива в руках.

После каждого выкрика раздавались взрывы хохота, свист, нечленораздельные возгласы. Священник, стоя на вытоптанном газоне в окружении плотного кольца манифестантов, призывал в мегафон сбросить «железного идола» с постамента, а потом продать его за границу. Под одобрительный вой наэлектризованной толпы он выкрикивал:

— Мы положим конец коммунистической тирании! Этот ненавистный символ большевизма мы продадим с молотка, а вырученные деньги отдадим детям-сиротам и инвалидам-«афганцам»!

— Правильно, отец Глеб! — неслось из толпы.

— Мы требуем запретить деятельность КПСС, этой партии преступников и убийц! Мы требуем распустить КГБ — этот рассадник беззакония и нарушений прав человека!

— Долой КГБ! Сво-бо-да! Сво-бо-да! — скандировала толпа.

Кузин уже около часа находился на площади. Он уже успел повстречаться с Борисом, который познакомил его со «своими ребятами». Они договорились не терять друг друга из поля зрения, чтобы в нужный момент оказаться в том месте, где начнется главное действие этого вечера. Кузин понял, что он далеко не единственный человек, получивший «задание» от Бориса. Он видел, как к тому подходил то один, то другой человек. Они о чем-то переговаривались, а затем расходились и растворялись в толпе. «Ребята», с которыми Борис познакомил Олега около главного входа в Политехнический музей, не были похожи на студентов или учащихся техникума. Это были молодые мужчины лет тридцати, какие-нибудь доценты или ассистенты с кафедры одного из московских вузов. Правда, по своему поведению они ничем не отличались от окружающей молодежи: так же размахивали руками, выкрикивали что-то, свистели. Как и большинство присутствовавших на площади, они, кажется, тоже были навеселе. Только лица у них были чуть более сосредоточенными, чем у всех остальных. Или это просто Кузину так казалось.

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «В то утро я получил разведсводку, в которой говорилось, что толпы в центре Москвы становятся все более агрессивными и достаточно одной искры, чтобы возникли массовые беспорядки. Наиболее воинственные толпы собирались на Лубянке, и многие, похоже, подбадривали себя надежным старым русским способом — водкой, которая лилась рекой. Короче говоря, пришла очередь бояться другой стороне»

(М. Бирден, руководитель отдела ЦРУ США. «Главный противник». Москва, 2004 год).

В толпе то и дело мелькали знакомые по телевизору лица — то ли депутаты, то ли журналисты. Несколько раз Кузин уловил даже звучание иностранной речи: наверное, зарубежные корреспонденты не могли упустить такой животрепещущий момент, как массовые беспорядки на площади перед учреждением, которое как раз и обязано пресекать подобные действия. Подавляющее большинство окружавших Кузина людей составляла, конечно, молодежь, которая за последние несколько дней пришла в то лихорадочно-возбужденное состояние, какое наступает у человека, когда он уверен, что любые его поступки не вызовут какого-либо противодействия. Прокатившаяся по Москве волна победных митингов и шествий сопровождалась едва заметными, а потом все более существенными бесчинствами: сбрасывались с пьедесталов памятники, обливались масляной краской и чернилами мемориальные доски, бились стекла в окнах зданий партийных органов, стены домов и витрины покрылись сотнями надписей. На больших окнах здания СЭВ со стороны Калининского появилась надпись: «Забил я пулю в тушку Пуго», перефразировавшая известные стихи. Автор их издевается над трагической смертью министра внутренних дел Бориса Карловича Пуго, застрелившегося из наградного оружия.