Мелодия во мне - Элисон Винн Скотч

– Ты торговал наркотиками? Ничего себе отколол номерок!

– А то! – ухмыляется он.

– Вот как нас обоих завертело, закрутило, да?

– Но, слава богу, все эти закрутки уже в прошлом.

– Пока говори только за себя.

– Конечно, обстоятельства, в которых очутилась ты, – они из ряда вон. Не позавидуешь! И они многое оправдывают. Не каждый день люди остаются в живых после крушения самолета, и не каждый день они теряют при этом свою память.

Мы оба смеемся. Все – правда, пусть и очень грустная и даже немного несуразная.

– Словом, годы и время развели нас, – продолжает Вес, – и я подумал, что пора завязывать с детскими бреднями о том, что мы – одна семья, ты и я.

– И тем не менее ты послал мне ключи.

Вес тяжело, натужено вздыхает.

– Мама умерла. А это круто меняет твою жизнь. Что-то вдруг внутри тебя щелкает, словно приводится в действие какой-то невидимый спусковой механизм. А тут я еще нашел твою картину на чердаке. Вот я и подумал: а почему бы нам не попробовать начать все сначала? Наладить оборванные связи… или даже попытаться выстроить какие-то новые отношения. – Вес умолкает. – У меня ведь больше никого не осталось из близких. А ключи – это своеобразное приглашение тебе. Приезжай, мол, мой дом всегда открыт для тебя.

– Как бы я хотела вспомнить почему – ну почему! – я тогда не ответила на твое письмо.

Вес молча пожимает плечами.

– Запутанная ситуация в наших семьях сложилась. Нельзя это сбрасывать со счетов. Уверен, в глубине души ты до сих пор держишь на нас с мамой обиду за отца.

– Не знаю, не знаю… Ты, Вес, такой трезвомыслящий человек, так взвешенно рассуждаешь о таких непростых вещах, как старые семейные истории. Мне даже трудно поверить, что мы с тобой – родня. Вокруг меня в последнее время постоянно творится какая-то глупая и бессмысленная толчея. С ума можно сойти от всех моих родственничков.

– Кстати, о родственничках! Твоя мать, сидя на кухне, в эту минуту рвет и мечет. Еще немного, и она, по-моему, окончательно слетит с катушек. – Вес издает веселый смешок. – Одета она сегодня несколько иначе, чем тогда. Когда же я ее видел-то в последний раз? В конце восьмидесятых. Точно! Помню, на ней был наимоднейший дорожный костюм. Сегодня… А в принципе ничего не изменилось. И она осталась такой же, какой и была.

– Забавно! – роняю я задумчиво. – А вот мама уверяет всех нас, что за последние двадцать лет она стала совершенно другим человеком.

– Ну это ее собственное восприятие самой себя, – говорит Вес, словно подводя черту под нашим разговором. – Но что-то в ее натуре есть сволочное.

– Это у нее карма такая.

Он щурится и уточняет:

– Карма сволочизму не помеха.

Как только я отыскала на своем айподе эту песню, как только нашла ее, включила запись и стала слушать, я тут же вспомнила все остальное. Удивительно, почему я не натолкнулась на эту композицию раньше. Впрочем, не менее удивительно и другое. Мелодия песни стала тем самым заветным ключом, тем поворотным моментом, который расшевелил мою память и распахнул наконец двери в мое прошлое.

Чувствую невыразимую муку в душе, и не столько из-за того, что случилось в тот далекий день, сколько из-за того, что я потратила столько месяцев своей подростковой жизни на то, чтобы убежать от этого неприятного, страшного воспоминания и одновременно никуда не убегать. Какой-то звериный, почти утробный рев вырывается из моей груди. Как же долго я позволяла отцу лепить из себя то, что ему хочется? И хотя, став взрослой, я упорно делала вид, что отец уже больше совсем не влияет на меня, но на самом деле это было не так. Хватаю случайно подвернувшуюся под руку ветку и что есть силы швыряю ее в воду. Какое-то время ветка держится на поверхности, но потом со всей неизбежностью подчиняется законам физики и уходит на дно. Всегда! Всю свою жизнь я позволяла отцу управлять собой. Стоит ли удивляться после этого, что я стала именно такой, какой стала? И на каждом определенном этапе своего становления и взросления я тоже была такой, какой он хотел меня видеть в данный момент. Получается, что все мои заскоки – это такая, можно сказать, неадекватная реакция на его жесткие требования.

Песня в исполнении «Лед Зеппелин» продолжает звучать. Называется «Давай молоть всякий вздор». Нажимаю клавишу повторного прослушивания. На мгновение отрываюсь от созерцания воды и поворачиваюсь лицом к дому. Вот она, студия моего отца. Чуть левее пристани, прямо за деревьями. Оттуда открывается такой чудесный вид на озеро. Отец не раз заявлял, что один только этот вид может мгновенно привести его в безмятежное состояние. Хотя бог его знает, что вообще усмиряло его буйный нрав. Алкоголь? Наверняка. Кокаин? Время от времени – точно. Но самая его сокровенная тайна – это то, что его боль, те терзания души и тела, та депрессия, в которую он временами погружался весь, без остатка, вот они, все вместе и порознь, приводили его в столь желанное для художника созерцательно безмятежное состояние. В тринадцать лет такие вещи не уразуметь. Зато сейчас, двадцать лет спустя, их невозможно не понять.

Итак, тот день. Время уже послеобеденное. Незаметно пробираюсь в студию отца. Мне скучно, и заняться тоже нечем. Вес торчит в городе у зубного. У него откололся кусочек зуба на бейсбольном матче детских команд «Малой лиги». Неудачно принял подачу и поплатился за это частью зуба. Рори устроила себе небольшой послеобеденный сон, пережидает жару дома. Поскольку мамы рядом нет, мы обе чувствуем себя здесь вполне вольготно. Пьем по четыре бутылки колы за день и на солнце жаримся столько, сколько душе угодно. Вот, к примеру, вчера Рори дозагоралась до такой степени, что кожа на ее плечах покрылась сплошной коркой, как у жареного поросенка. Разумеется, болит, она прохныкала весь ужин. Хетер принесла из сада несколько листиков алоэ и принялась растирать ими спину девочки. Чтобы не слышать воплей младшей дочери, отец поспешил ретироваться к себе в студию и больше в доме не появился. Конечно, стенания Рори всех нас довели до головной боли, но лишь один отец демонстративно проявил полнейшее неприятие происходящего, ясно дав понять всем остальным, что подобного поведения он терпеть не станет. Мы же продолжали сидеть за столом и уныло ковыряться вилкой в своих тарелках с макаронами. Кажется, именно в тот вечер мы, дети, впервые поняли, что за жизнь без правил тоже надо платить. Да, свобода – это хорошо, и ты можешь выпивать по четыре бутылки колы за день. Но если сгоришь на солнце, то это исключительно по твоей собственной вине.

Словом, мне стало скучно. Сидя на пристани двадцать лет спустя, я вдруг явственно ощутила то беспокойство, которое охватило меня. Я ведь приехала сюда специально, чтобы провести свои летние каникулы с отцом – я сама так решила! Это был мой сознательный выбор – а папы как не было рядом со мной, так и нет. Если же он изредка и появлялся где-то поблизости, то, как правило, был всегда не в духе. Придирался по мелочам, раздражался, то и дело срывался на крик. И вот Вес торчит у дантиста, Рори спит у себя в комнате, а я бесцельно сижу на берегу, рву траву, а потом бросаю ее на землю, наблюдая за тем, как травинки, слетая с моей ладони, планируют в воздухе. И вот решение принято. Сейчас я направлюсь к отцу в его студию. Нарушу одно из немногих строгих, можно сказать, незыблемых правил, установленных в этом доме. Только не мешайте ему работать, – сразу же предупредила нас с сестрой Хетер в самый первый день по прибытии. Никогда не заходите к нему, когда он работает. И мы все трое – я, Вес и Рори – согласно кивнули головами, понимая, насколько серьезными могут быть последствия такого ослушания. То есть не дай нам бог переступить сию запретную черту. Покивали головами и тут же, помнится, прямо в ночных пижамках понеслись на улицу искать в темноте жуков-светляков.