В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд

Словно лемехи гигантского плуга, арабские армии разрезали на части семьи, разбросали общины, разворотили и перемешали народы, которые иначе могли так никогда и не встретиться. Такого масштабного перемещения человеческих масс в регионе не было с первого прихода римлян на Ближний Восток восемью столетиями раньше, когда, по утверждению многих авторов, на одном рынке ежедневно продавалось до 10 тысяч рабов. Понятно, что для арабов в этом очень прибыльном бизнесе одновременно таилась и гибель. Так же как Италия в дни Римской республики постоянно испытывала потрясения из-за восстаний рабов, так и халифат во время фитны. Посреди хаоса, воцарившегося после смерти Муавии, к примеру, армия военнопленных вырвалась на свободу и закрепилась в Нисибине, так что «страх пришел к арабам»47. И не только страх, еще и искреннее негодование. Военачальники Куфы недоумевали, как могло случиться, что рабы восстали против них: «Ведь они – наша добыча, дарованная нам Богом»48.

Вот только бунтовщики не считали, что Бог действительно намеревался сделать из них добычу. Положения, на которых основывалась римская работорговля в период ее расцвета, были уже не такими, как прежде. За века бессердечие стало еще более явным. Среди христиан, например, в империи, которая привыкла серьезно относиться к директиве святого Павла о том, что во Христе нет ни раба, ни свободного, обычай рассматривать невольников как обычные двигающиеся механизмы стала в высшей степени проблематичной. «Если Бог не порабощает то, что свободно, – вопрошал один епископ, обращаясь к своей пастве, владевшей рабами, – тогда кто он, ставящий свою власть над Божьей?»49 В Ираншехре тоже коммунизм, проповедуемый Маздаком, предвещал золотой век всеобщего братства, когда все будут как один. Это правда, что маздакиты окончили свой путь зарытыми головами вниз в цветочные клумбы Хосрова. Также правда и то, что большинство христианских ученых, хотя и рассматривали рабство как явление, заслуживающее порицания, обычно считали, что оно все равно будет существовать до конца времен. Тем не менее логика веры, утверждавшей, что все человеческие существа, без исключения, были созданы любящим Богом, привела к тому, что в кругах набожных христиан освобождение рабов стало рассматриваться как обязанность, а вовсе не как акт милосердия. Также и исполнительные мусульмане, если, разумеется, они обращали внимание на свои обязанности, какими их обозначил пророк, не могли подвергать сомнению, что даже низший из низких должен считаться братом. «О, если бы что вразумило его, что такое это крутизна! – сурово вопрошал Мухаммед, сам, по общему мнению, бывший рабовладельцем, у своих последователей и сразу давал ответ: – Она – отпуск раба на волю, Или в какой-либо день кормление голодающего, Сироты, находящегося в родстве, Или бедняка, отягощенного нуждою, Когда они из числа тех, которые веруют, внушают друг другу терпение, внушают друг другу сострадание»50.

Все это очень хорошо, за исключением одной детали: было немало арабов, которые не имели ни малейшего желания делить своего Бога с чужеземцами. С первых дней существования Арабской империи они остро чувствовали опасность поглощения огромной аморфной массой своих подданных. Вот почему в Ираке они основали совершенно новые города на границе пустыни и вот почему в Сирии и Палестине, где арабы предпочли селиться среди местного населения, они ввели тьму мелочных правил, устанавливающих границу между ними и тем, кто ниже их. Христиане в ужасе поняли, что теперь должны жить по правилам, первоначально введенным римскими властями, чтобы держать в узде евреев. Им запрещалось одеваться и говорить как арабы, носить мечи и ездить в седле – вряд ли людей можно было унизить больше51. Бог «отдал вам в наследство землю их, домы их, имущество их, – землю, на которую доселе не становилась нога ваша»52,– в этом своих почитателей заверил Мухаммед. Тогда, возможно, арабы, зависевшие от завоеванных территорий и наслаждавшиеся обладанием Богом данной империей, таким образом защищали свое имущество. Слишком многое было поставлено на карту. Сменилось лишь несколько поколений после разгрома надушенных римлян и персов, а вкус к роскоши, появившийся у некоторых арабов, вызвал бы у Омара апоплексический удар. Они, конечно, всячески стремились дифференцировать себя от маленьких людей – своих подданных, но без каких-либо колебаний копировали манеры свергнутых правящих классов. В Сирии обстановка богатейших домов не имела ничего общего с обычаями Медины, в ней явно просматривалась склонность римлян к вину, обнаженной скульптуре и мозаике. В Ираке павлиньи вкусы персидской аристократии с энтузиазмом копировались арабскими военачальниками, которым нравилось щеголять по улицам Куфы и Басры в разноцветных ярких шелках, окрасив бороды в желтый или красный цвет. Так что чужеземные рабы, сопровождавшие их в подобных процессиях, полировавшие их позолоченные кубки во дворцах или работавшие на полях закованными в цепи, не имели права даже думать о возможной доле в таком наследстве.

По правде говоря, любая перспектива оформления для арабов религии, сравнимой с религией иудеев, – наследие веры, опиравшейся на родословную от Авраама, – уже давно растаяла в шуме и вихрях их потрясающих завоеваний. Когда ал-Хаджжадж в 702 г. основал новый город Басит – для охраны территории между Куфой и Басрой, а также поставил стражников у его ворот, которые должны были следить, чтобы в городе селились только арабы, он закрыл двери конюшни, в которой уже давно не было лошади. Как можно говорить о перспективе подтверждения чистоты родословной от Исмаила, когда улицы Васита, как и всех прочих гарнизонных городов, заполняли рабы, сорванные со своих родные мест, лишенные семей, домов, имущества и даже утешения. Эти пленные были не только на улицах, но и в спальнях своих хозяев тоже. Правом спать с той из «невольниц, какими владеет рука твоя из той добычи, какую доставил тебе Бог»53, мусульмане могли пользоваться по личному разрешению пророка, что они и делали. На невольничьих рынках халифата имелось очень много женщин, и богатые покупатели нередко обсуждали их достоинства, словно покупали корову или лошадь. Сам Абд ал-Малик считался в этом деле знатоком. «Тот, кто желает взять невольницу для удовольствия, – мудро советовал он, – пусть берет берберку, тот, кто хочет взять служанку в дом, пусть берет римлянку, тот, кто хочет взять ту, которая родит ребенка, пусть берет персиянку»54. Однако в Ираке, где на рынках находилось немало женщин, уведенных из Ирана, ценность персиянок определялась не только их плодовитостью. Дочери из зороастрийских семей, которых учили трижды в день преклонять колени перед супругом и униженно просить его поведать свои желания, были известны своим безусловным послушанием. Верхние ступеньки на этом рынке занимали принцессы дома Сасанидов: одну продали за сказочную сумму в 50 тысяч золотых монет, а другую, внучку самого Хосрова II, устроили в специально построенном дворце в Басре, в котором якобы имелось тысяча ворот. Само собой разумеется, дети таких матерей не станут мириться со статусом рабов.

Глядя на дерзкое высокомерие и богатство своих хозяев, рабы и их отпрыски не могли не насторожиться, услышав изречение пророка:

Тут даже угнетенный воспрянет духом: рабы могут возмущаться поведением своих хозяев и находить поддержку для своего возмущения в вере хозяев. К примеру, рабы, которые установили контроль над Нисибином, утверждали, что являются последователями Мухтара. За это и были убиты. Другие подались в шииты. Затем, когда фитна подошла к концу и начался великий труд Абд ал-Малика по формированию стройной системы из обрывочных доктрин и воспоминаний арабов, появились новые возможности для осуждения тех, кто с презрением относился к сирым и убогим. Непреднамеренно, публично объявив Мухаммеда посланником Бога, Омейяды дали тем, кто отвергнут арабской военной элитой, мощное средство противостояния своему продолжительному подчиненному положению. Когда ал-Хаджжадж и ему подобные сидели на высоких тронах за воротами в башнях, как последние шахиншахи, люди, нашедшие приют в грязных трущобах Куфы и Басры, могли сколько угодно размышлять о презрении пророка к высокомерным и могущественным. В результате они могли прийти к совершенно другому пониманию ислама, чем то, что предлагали халиф и его помощники.