Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

японцам уже дважды приходилось подавлять массовые выступления воинственных племен, обитавших на этом острове (нынешнем Тайване), а мелкие стычки и беспорядки на фоне общего брожения происходили там постоянно. По данным японской печати, за один только 1900 г. местные бандиты совершили свыше тысячи «набегов» на японские поселения, в ходе которых около трехсот человек были убиты и ранены[993]. Китайские информаторы Дессино подтвердили готовность жителей Формозы к вооруженному выступлению. Так родилась идея «подогреть» здесь антияпонское восстание путем субсидирования инсургентов и тайной переброски им оружия, другими словами – сделать то, чего тогда же в Западной Европе безуспешно добивался полковник М. Акаси относительно России.

Русская разведка стала обращать на Формозу повышенное внимание главным образом потому, что между нею и Токио курсировали высокопоставленные японские военные и гражданские чины. Особенно участились такие поездки после выхода эскадры Рожественского в море – японские военные опасались, что русская эскадра попытается использовать остров как промежуточную базу перед генеральным сражением с флотом Того. По сведениям Бале, 13 октября в Токио были вызваны военный губернатор Формозы генерал Курозе и директор тамошних железных дорог для обсуждения экстренных мер обороны острова; 1 и 7 ноября туда были направлены генерал Изаки и «некий Така» с особыми полномочиями и личным поручением императора подготовить доклад о состоянии здешних сухопутных и морских сил[994] и т.д. В результате в портах Формозы начали спешно возводиться новые укрепления и арсеналы, стали подвозиться войска (к концу 1904 г. здесь было размещено уже около 12 тыс. японских солдат). 13 декабря был издан императорский указ, которым 10-мильное пространство вокруг острова объявлялось зоной военных действий с запретом плавания там иностранных судов. Формоза быстро превращалась в хорошо укрепленную базу японского флота. Фирма «Мицуи Буссан Кайся» получила правительственный подряд на доставку туда кардиффского угля, и первые британские угольщики по пути на Формозу прошли Гонконг уже в начале нового, 1905 года.

Николай II с интересом отнесся к предложению Дессино и распорядился запросить заключения по этому вопросу от Лессара и Павлова. Осторожный Лессар, сообщив, что ни ему самому, ни «лицам, долго жившим на юге Китая», Кан не известен, предложил его план «испытать», но только в том случае, если об адмирале «имелись благоприятные сведения» в Шанхае – т.е. у Павлова. Камергер, который с этим китайским деятелем также не был лично знаком, высказался более определенно: «Ввиду сравнительно небольшой требуемой первоначально суммы[995], мне казалось бы безусловно желательным сделать попытку и в случае удачи поддержать в широких размерах». Главным политическим лозунгом такой поддержки, по его мнению, должна была стать полная автономия Формозы[996]. Идею Дессино горячо поддержал консул Бологовский. «Предлагаю план следующей верной диверсии, – телеграфировал он Павлову. – … Ружей у туземцев нет и ввоз их туда запрещен. Снабдив их ружьями и патронами, можно чрез посредство там испанской духовной миссии и агентов устроить генеральное серьезное восстание. До 20 тыс. ружей могу купить здесь, пароход, полагаю, вышлете Вы, можно рассчитывать [на] успех. Это нам будет стоить денег, но японцам придется приостановить посылку войск [в] Маньчжурию и направлять их [на] Формозу. Натурально все будет рассчитано и подготовлено. Берусь подготовить почву»[997].

О плане Дессино Бологовский узнал от Барбея, которого Павлов командировал на Формозу прояснить ситуацию на месте. Снабженный японским паспортом и рекомендательным письмом от японского консула в Гонконге (владелец отеля продолжал действовать), в первых числах января 1905 г. швейцарец отправился на остров под видом коммерсанта, желающего приобрести угольную концессию. О поездке Барбея стало известно и Одагири, который телеграфировал в Токио о некоем иностранце, который собирается ехать на Формозу и «сорит неизвестно откуда взявшимися деньгами». Информатору японского консула этот иностранец сообщил, что уже готов к отъезду и купил пистолет «для собственной безопасности». «Его следует рассматривать как русского шпиона, – заключил Одагири. – Примите нужные меры в подходящий момент» (т.е. арестуйте или ликвидируйте)[998].

На счастье швейцарца, «приговор» Одагири привести в исполнение не получилось – его телеграмма была получена в Токио, когда Барбей уже вернулся в Гонконг. Добытые им сведения показали, что, благодаря мерам предосторожности, принятым японцами, ни о каком тайном ввозе оружия на Формозу не могло быть и речи, да и сам инициатор плана, китаец Кан, особого доверия не вызывал. В итоге, от этой авантюры было решено отказаться. Из Гонконга Павлов направил швейцарца в южнокитайский Амой (Сямынь), тогда – небольшой портовый городок на острове неподалеку от Формозы. По данным Бологовского, японцы развернули там необычайную активность: к острову еженощно подходили миноносцы с выключенными огнями, на нем постоянно находилось свыше ста японских офицеров, которые на одной из ближайших гор на материке смонтировали мощную радиостанцию[999]. Однако установить, что именно затевалось в Амое, Барбею не удалось. Имея обыкновение изъясняться на смеси английского языка с родным французским, он слал оттуда Павлову такие, например, телеграммы: “I have great difficulty plenty agents japonais” («Испытываю огромные затруднения, множество японских агентов»)[1000]. Тем не менее, и этот район эскадра Рожественского миновала благополучно, после чего Барбей был возвращен в Шанхай.

* * *

Так действовала секретная служба камергера Павлова. Созданная «на ходу» и вынужденная действовать в крайне неблагоприятной обстановке, очень скоро она превратилась в мощный межведомственный разведывательный центр с разветвленной агентурой, который одинаково успешно боролся с японской разведкой в регионе и поставлял русскому военному и политическому руководству ценнейшую и разностороннюю информацию о противнике, по достоинству оцененную военными профессионалами. В ноябре 1905 г. бывший генерал-квартирмейстер Маньчжурской армии генерал-лейтенант В.И. Харкевич доносил начальнику Генштаба Ф.Ф. Палицыну, что в годы войны, по сравнению с другими источниками, «наиболее ценные сведения о Японии получались от бывшего посланника Павлова из Шанхая и статского советника Давыдова из Пекина»[1001]. Позднее и руководство МИД указывало на «многолетнюю безупречную и выдающуюся службу ДСС Павлова, бывшего нашим представителем в Китае и Корее в самые трудные эпохи политических кризисов на Дальнем Востоке и исполнившего тогда свои ответственные обязанности с полным успехом»[1002].

Деятельность шанхайской «разведочной службы» развивалась бы и впредь, но дальнейшие события на фронте поставили ее на грань ликвидации. В результате очередной успешной военной операции японцев, проведенной с 6 (19) февраля по 25 февраля (10 марта) 1905 г., русские войска оставили Мукден. Поспешно отступая, армия Куропаткина бросила документы своего штаба, в том числе все шифры (кроме морского) и «сведения о заграничных тайных агентах и их разведке», которые, как опасались, попали в руки японцев[1003]. Эта утрата явилась сильнейшим ударом для секретной службы Павлова и ее агентуры – был установлен порядок, согласно которому камергер и его сотрудники указывали в донесениях источник своих сведений. Опасаясь за жизнь Обера, Давыдов экстренно отозвал его