Берлинское кольцо - Леонид Николаев

Рут пошла следом. Пошла, подталкиваемая еще не осознанным желанием узнать тайну. Тайны манили ее. Человек со шрамом привел «шахиню» почти на край города, на улицу Дембург, к железнодорожной станции. Здесь он вошел в калитку, пробитую в довольно высокой стене. У входа висела доска с надписью – полевой госпиталь.

Рут не хотели впускать, то есть пытались не впустить. Но не было такого места на свете, куда бы не проникла при желании «шахиня». Начальник госпиталя выслушал фрау и приказал проводить ее в палату для тяжелораненых – их привезли час назад.

Она узнала «Аиста». Узнала потому, что рядом с койкой стоял человек со шрамом. Прежде Рут никогда не видела этого туркестанца и даже не представляла его себе, и почему его назвали «Аистом», не поняла. Бедняга был без памяти. Когда она подошла к раненому, он тяжело стонал. Здесь, у койки, человек со шрамом заметил президентшу. Глаза его впились в лицо Рут, отыскивая объяснение ее появлению тут, в Альби, у постели раненого. Несколько секунд он изучал «шахиню», не нашел ответа, хотя о чем-то и догадался, и сухо, очень сухо поклонился.

– Вы хотите облегчить участь несчастного? – сказал он утверждающе, а не спрашивая. – Поздно. Он безнадежен…

Рут не ответила. Чуть склонилась над раненым, будто хотела лучше разглядеть его или утешить своим вниманием.

– Безнадежен, – повторил человек со шрамом. – Четыре пули в живот. От этого не поднимаются…

Она снова не ответила. Тогда человек со шрамом поклонился, теперь прощаясь, и вышел.

Рут осталась. Осталась, чтобы понять что-нибудь. И может, узнать!

И узнала.

«Аист» метался в агонии. Он умирал. Умирал, не приходя в сознание. Рут, видя, что «Аист» уходит; потребовала от врача сделать укол умирающему – не облегчающий боль, а бодрящий. Он хочет что-то сказать, пояснила «шахиня», помогите ему. Укол воспламенил силы, но сознание не вернул. «Аист» стал бредить. Минутами находили на него воспоминания, неясные, обрывчатые, и он говорил, кричал, плакал. Рут замирала, ловя каждое слово. Правда, слов было немного, и все со слезами: «Не убивайте, таксыр!.. Не убивайте!»

«Он пал не в бою, – поняла Рут. – Его убили. Просто убили…»

И снова: «Таксыр, не убивайте… Таксыр!» К врагу так не обращаются. Перед ним поднимают руки.

Одна фраза была странной:

– Я не виноват… Не виноват… Он был пустой. Пустой! Поймите, таксыр!

И еще:

– Возьмите пакет… Будь он проклят…

Перед рассветом он скончался. В последнее мгновение сознание, кажется, вернулось к нему. «Аист» глянул на Рут и спросил испуганно:

– Кто ты, женщина?

Он хотел, видимо, о чем-то попросить, Рут так поняла этот шепот и этот взгляд и ободряюще улыбнулась, но он не попросил, только вздохнул и затих…

Ольшер сидел, откинувшись на спинку кресла и смежив веки. Он казался спящим или отрешенным от всего окружающего.

– Вы слышите меня, Рейнгольд? – спросила баронесса.

Он очнулся, но не изменил позы и не открыл глаз.

– Хотел бы не слышать…

– Налить вам еще вина?

– Нет.

Баронесса встала, подошла к окну – широкому, без переплетов, состоящему из одного стекла. Отдернула до конца штору, словно узкая полотняная полоса мешала ей, и посмотрела вниз, на улицу. Там горела рекламами ночная Брудергриммштрассе. Холодными рекламами. Мостовая была пуста, тротуары тоже.

– Уже поздно, – сказала Рут.

– Я уйду, – ответил Ольшер, по-прежнему занятый своими мыслями. – Сейчас уйду.

Потом поднялся тяжело, будто после недуга, долгого и изнуряющего, прошагал, волоча ноги, к вешалке и взял пальто.

Уже одетый сказал:

– Вы уезжаете?

– Да, завтра утром.

– Туда?

Она опустила веки, молчаливо подтверждая его догадку.

– Не спрашиваю, зачем…

– Не надо, Рейнгольд!

– Тогда прощайте!

Рут подошла к нему с грустной улыбкой.

– Поцелуйте мне руку!

Точно с такой же улыбкой, как когда-то в дешевеньком кафе у Шпрее.

И он точно так же, как когда-то, – скучно и нехотя – поцеловал.

– Прощайте…

Он не убивал «Аиста». Все произошло довольно мирно. По дороге на Монпелье, когда поезд, миновав небольшую станцию, вырвался на прямую и стал набирать скорость. Саид пошел по вагонам отыскивать шарфюрера.

Легионеры играли в карты. Трое в купе. Как раз «аист» тасовал колоду, и в приоткрытую дверь Саид увидел его длинные руки, выбрасывающие карты на колени партнера. Игра шла на деньги – стопка марок лежала на столике, и стопка эта была немаленькая.

«Все в порядке, – отметил про себя Саид. – И надо полагать, пакет сейчас при нем, при этом долговязом шарфюрере. Где-нибудь в кармане кителя или в чемодане. А раз шарфюрер и его вещи на месте, пора действовать!»

Саид оттянул створку двери и шагнул в купе.

– Примите в компанию! – произнес он с порога. И произнес не просяще, а требовательно. Легионеры поднялись, выполняя воинский этикет, но унтерштурмфюрер жестом вернул их на место и сам устроился рядом на диване.

Появление офицера вызвало некоторое замешательство. «Аист» опустил колоду, не зная, продолжать игру или нет. Тогда Саид вынул пять марок и бросил их на стол.

– Достаточно для начала?

Легионер, сидевший у столика, нерешительно заметил:

– Здесь тридцать марок…

– По десяти, значит… – понял Саид и добавил еще денег.

– Тогда продолжим, – согласился «Аист». – Ваша очередь, если не возражаете?

– Давай!

Он неплохо играл прежде, по карты давно уже не попадали к нему в руки и, приняв от шарфюрера первую, Саид почувствовал знакомое волнение. Нет, он не поддавался никогда азарту и не рисковал без нужды, теперь же должен был рисковать. Рисковать, потому что карты могли помочь в достижении цели, а могли и помешать.

«Нарочно поддаваться не буду, – решил он. – Игра должна казаться настоящей, чтобы не вызвать подозрения у шарфюрера».

Карта пошла удачно. И первая, и вторая, и третья…

– Достаточно, – сказал Саид.

«Аист» бросил на собственные колени четыре новеньких атласных листа. И проиграл. Сразу проиграл.

– Бывает, – успокоил противника Саид.

Прошел круг. «Аист» еще проиграл, а потом выиграл. Метать банк стал Саид. Он сразу предложил партнеру полную ставку – все, что лежало на столе, а там было пятьдесят марок. Тот отказался. Второй тоже. Саид надеялся на «Аиста». Соблазн был велик, но смелости у шарфюрера не хватило.