Немного ненависти - Джо Аберкромби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Савин откашлялась.
– Это поэтому ты согласилась взять меня в дом?
– Хотела бы я ответить «да». – Май наклонилась к ней, сидя на кровати и свесив узкие ладони с коленей. – Но это было бы не до конца честно. Видите ли, весь дом Валлимира гудел от новостей о вашем прибытии. Все из кожи вон лезли, лишь бы только на вас взглянуть. Я знаю, кто вы такая, миледи.
Савин вздрогнула.
– Тебе не обязательно называть меня так.
– Тогда как мне вас называть? Савин?
Савин дернулась.
– Для нас обеих будет лучше, если это имя ты тоже не станешь употреблять.
– В таком случае… леди Глокта? – Май понизила голос до шепота.
Савин скривилась:
– А вот об этом имени лучше даже не думать.
Долгое время они в молчании смотрели друг на друга. У соседей кто-то принялся петь. Как всегда, что-то веселое – у людей было достаточно горя, чтобы еще добавлять его песнями.
– Позволь спросить… ты собираешься кому-нибудь рассказать об этом?
Май села прямо.
– Отец думает, что вы просто какая-то бродяжка. Мать догадывается, что у вас есть другое имя, но она никогда не угадает его. Лучше нам оставить все так, как есть. Если эта новость распространится…
Она не стала договаривать, и вполне справедливо. Действительно, не было нужды продолжать эту мысль. Савин вспомнила рабочих на своей фабрике, то, как они на нее смотрели. Толпа. Ненависть на их лицах. Она осторожно облизнула губы.
– Я буду… весьма признательна за твою сдержанность. Я… в огромном долгу перед тобой.
– Да, я знаю. И рассчитываю на это.
Савин вывернула подшитый край своего платья, чувствуя, как в ушах грохочет пульс – бум! бум! бум! – и засунула палец в отпоровшийся шов, выуживая серьги, которые были на ней в день восстания. Сперва одну, потом другую; непривычный блеск золота в полумраке комнаты.
– На, возьми. – Ее голос звучал чересчур возбужденно для человека с ее опытом ведения переговоров. – Они золотые, с…
– Боюсь, они не подойдут к моему костюму. – Май окинула взглядом свое заношенное до дыр платье, потом снова посмотрела в глаза Савин. – Оставьте их себе.
Молчание затягивалось. Очевидно, Май так и планировала. Выжидала момента, заранее установив свою цену.
– Чего же ты хочешь? – спросила Савин.
– Я хочу, чтобы вы позаботились о моей семье. Когда все это закончится, расплата будет жестокой.
Савин опустила руку с зажатыми в ней серьгами.
– Скорее всего.
– Я хочу, чтобы у нас не было проблем с инквизицией. Полное прощение для моего отца. Я хочу, чтобы вы нашли для нас какое-нибудь место, где жить, хорошую работу для моих родителей. И это все, чего я хочу. Чтобы вы обеспечили нам безопасность. Так же, как мы обеспечили безопасность вам. – Май сделала долгую паузу, глядя ей в глаза. Оценивая, можно ли ей доверять. Так же, как сделала бы и сама Савин, в своих поношенных туфлях. – Вы можете это сделать?
Освежающая новизна – вступать в переговоры, не имея на руках ни одной карты.
– Думаю, это меньшее, что я могу для тебя сделать, – ответила Савин.
Май поплевала на ладонь и протянула ее вперед. Комната была настолько маленькой, что ей почти не пришлось наклоняться вперед.
– Ну что, по рукам?
– По рукам.
И они пожали друг другу руки.
– Вы знаете, сколько крестьян погибло при постройке дорог, проложенных королем Казамиром? – спросил Ризинау.
Заслонив ладонью глаза от яростного солнца, он поглядел на знаменитый памятник работы Аропеллы, занимавший центр площади Казамира. А точнее, на то, что от него осталось. На пьедестале восьми шагов в высоту, окруженном паутиной хлипких подмостей, стояла пара огромных сапог, обломанных посередине голеней. Сама статуя легендарного короля, нанесшего поражение северянам и присоединившего Инглию к Союзу, лежала на булыжнике, разбитая на несколько кусков, изрубленная мечами и исписанная корявыми лозунгами. Ликующий оборванец пытался ломиком отковырять его величеству нос.
Вик нарушала молчание только тогда, когда знала, что выиграет от этого. Ризинау был из тех людей, которые предпочитают сами отвечать на свои вопросы.
– Тысячи! Тысячи погребены в плодородной почве Срединных земель, в безымянных могилах вдоль дорог. И тем не менее Казамира вспоминают как героя. Как великого короля. Такие чудесные дороги! Такой дар потомкам! – Ризинау презрительно фыркнул. – Сколько раз я проходил через эту площадь и поднимал глаза на эту апологию тирании, этот символ угнетения?
– Что говорить, это пятно на прошлом Союза. – Ризинау с некоторой неохотой повернулся к стоявшему позади Малмеру, за плечом которого маячил Гуннар Броуд. – Но меня больше волнует настоящее.
Большинство ломателей все еще сохраняли энтузиазм истинных верующих, или по крайней мере делали соответствующий вид, но Броуд, сдвинув свои стекла на лоб, хмуро взирал на разрушенный памятник с таким видом, словно его одолевали сомнения. Можно было только гадать, что случится, когда сомнения начнут одолевать и остальных. Впрочем, Ризинау не казался обеспокоенным. Он был сосредоточен на более высоких материях.
– И только посмотрите, братья, чего мы достигли сегодня! – Он хлопнул Малмера и Броуда по плечам с таким видом, словно собирался заключить их обоих в объятия. – Мы низвергли Казамира! На этом месте мы воздвигнем новый памятник – памятник рабочим, которые погибли ради удовлетворения его тщеславия!
Вик подумала о том, сколько рабочих должны будут погибнуть из-за тщеславия самого Ризинау. Вероятнее всего, число будет немалым. Одно дело сбросить с постамента короля, уже двести лет как мертвого; тот, который в данный момент сидит на троне, может выдвинуть гораздо более весомые возражения. Она начинала думать, что бывший наставник по меньшей мере наполовину безумен. Впрочем, здравый смысл в последнее время превратился в Вальбеке в раритет, и было непохоже на то, что он в ближайшее время снова войдет в моду.
Практики вечно крутились вокруг Ризинау, словно псы вокруг жарящихся на солнце городских помоек. Они сняли с себя маски и черную одежду, но внимательный глаз все еще мог заметить выразительные следы загара вокруг рта. Они кишмя кишели на улицах рядом с Допросным домом – оптимистически переименованным в Дворец Свободы, – ведя охоту на нелояльных. Или, наоборот, на лояльных. Лояльность в последнее время стала весьма изменчивой концепцией.
Восстание действительно изменило некоторые вещи, но другие остались до отвращения знакомыми. Рабочие все так же работали, практики все так же следили за людьми; может быть, большие шапки и перекочевали на другие головы, но люди, которым эти головы принадлежали, все так же поучали окружающих на предмет того, как должны обстоять дела, сами не шевеля ни единым пальцем.