Немного ненависти - Джо Аберкромби

– Или вы могли бы послать с запросом меня, – проговорила Вик, взглянув ему в глаза и не отводя взгляда. – Так поступил бы Сибальт. Вы нужны нам, чтобы работать над действительно важными вещами – нашим манифестом, нашими принципами. Позвольте мне поговорить с Судьей.

Ризинау эта идея понравилась. Его маленькие глазки заблестели при мысли о новых параграфах аккуратного текста. О высокопарных декларациях. О правах и свободах.

– Сестра! Я начинаю понимать, почему Сибальт был о тебе такого высокого мнения! Только возьми с собой людей.

– Обязательно.

Исходя из своего короткого опыта общения с Судьей, Вик решила, что людей лучше взять с собой побольше, и желательно готовых применить силу. К счастью, первый кандидат был как раз под рукой.

– Брат Гуннар? – Она скользнула взглядом по татуировке на кулаке Броуда. – Мне кажется, ты сможешь подобрать нескольких человек, которые умеют драться.

Он нахмурился поверх своих стекол.

– Я обещал жене, что не буду рисковать.

– Мы больше рискуем, если не сделаем этого. Если единственная дочь архилектора пострадает, его преосвященство не успокоится, пока мы все не будем болтаться на виселице.

Она бросила косой взгляд на Ризинау, уже начавшего объяснять своим снявшим маски практикам, как должен будет выглядеть новый памятник. Этот человек жил мечтой, которая запросто могла превратиться в кошмар для всех других.

– Если так пойдет и дальше, этот новый памятник станет нашей гробницей.

Здесь правили сжигатели, и это было видно.

Дома стояли разграбленные, с разбитыми дверьми, свисающими с перекошенных петель. Дома стояли выгоревшие, с зияющими оконными проемами, с россыпями закопченных кирпичей от упавших дымовых труб, разбившихся на куски о запеченную солнцем грязь дороги. Повсюду были разбросаны мусор и осколки стекла, обрывки одежды и обломки мебели, словно разбросанные гигантским порывом ветра, пронесшегося через эту часть города. Здесь воняло, и чем дальше они шли, тем хуже. Запахи гнили, мочи, горелой древесины, застоявшегося дыма, варящиеся в общем котле липкой жары.

Сарлби крепко сжимал свой арбалет, цепкий взгляд перебегал от одного дверного проема к следующему.

– Не так уж много богатеев здесь жило до восстания.

– Вообще не было, – сказал Броуд.

– И все равно их ограбили и спалили.

– Бедняки неуютно себя чувствуют рядом с богатыми. Если есть выбор, они всегда предпочтут ограбить других бедняков.

Вик, обернувшись, прошипела через плечо:

– Не отставать! Держимся вместе!

– Не могу сказать, что мне так уж нравится выполнять приказы женщины, – проворчал Сарлби, но все равно подчинился.

– По крайней мере она, кажется, знает, что делает, – заметил Броуд. – Не могу сказать того же о большинстве офицеров в Стирии.

– В этом ты прав.

– По правде, если взглянуть на мои последние пять лет, так я только и делаю, что принимаю дерьмовые решения. Делаю то, что говорят мне женщины, и надеюсь, что все выйдет к лучшему. Лидди говорит «построй баррикаду» – я строю баррикаду. Май говорит «возьмем к себе девчонку, которая на нее залезла» – я беру.

– Это та, с бритой головой? Она живет с вами?

– Арди, так ее зовут. Ни черта не умеет. Лидди попросила ее помочь на кухне, так она поглядела на кастрюлю так, словно впервые видит что-то подобное. – Броуд надул щеки. – Но Май она понравилась, так что да, она живет с нами.

– Тяжелые времена нынче, – сказал Сарлби. – Всем приходится делать, что они могут.

– Тяжелые времена, – эхом отозвался Броуд. – Когда они полегчают-то? Вот вопрос.

Вокруг сделалось как-то слишком тихо. Чья-то фигура поспешно шмыгнула в проулок, в окне показалось лицо и тут же исчезло, пара оборванцев, дравшихся из-за кости, при их приближении тут же разбежалась. Кто-то здесь усердно поработал кистью – куда ни глянь, повсюду виднелись лозунги. Огромные буквы в три шага высотой покрывали целые террасы. Крошечные, как в книге, буковки усеивали входные двери.

– Что там написано? – спросил Сарлби.

Броуд поправил стеклышки на вспотевшем носу и сощурился, разбирая слова:

– Долой короля. Долой королеву. Убей их всех. Восстань и возьми свое. Все в таком роде.

– Снимут с тебя последнюю одежду, но не забудут дать ценное указание, – пробормотал Сарлби, качая головой. – Чертовы сжигатели. Такие же говнюки, только в другом ракурсе.

– В этом вся политика, – хмыкнул Броуд. – Говнюки, выискивающие оправдания, чтобы быть говнюками.

– Высокие идеалы и реальность – как вода и масло, – буркнула Вик. – Они плохо смешиваются.

Она выглянула за угол и присела на корточки, поманив их к себе.

– А теперь тихо. Мы пришли.

Здание Вальбекского суда было грандиозной постройкой: величественные ступени из цветного мрамора, увенчанные не менее величественными колоннами. На крыше уже кто-то побывал, содрав несколько медных листов с купола; сквозь дыры с одной стороны виднелась паутина балок. Соседствующее с судом большое новое здание банка, по всей видимости, еще недавно было даже еще более пышным. Теперь от него остался лишь выгоревший остов. Облачка пепла вздымались вокруг ботинок Броуда, когда они шли через пустую площадь.

– Кто-то пытался держать здесь оборону, – заметил он, когда они поднялись по ступенькам.

Двери были измочалены в щепки, одна половина криво висела на верхней петле.

– Надеюсь, у нас получится лучше, – отозвался Сарлби, сжимая свой арбалет.

Вход обрамляли две статуи – невероятно величественные дамы в изящных позах, каких в жизни никто никогда не принимает. Одна держала в руках книгу и меч, другая – разбитую цепь. Правосудие и Свобода, предположил Броуд. Сжигатели отбили Свободе голову и водрузили вместо нее коровью: по мертвым остекленевшим глазам ползали мухи, засохшие струйки крови стекали на изрубленный мрамор. Поверх сурово поджатых губ Правосудия была намазана широкая красная улыбка, на груди виднелась надпись подтекающими буквами: «Мы вам покажем гребаное правосудие!»

– Чувство юмора, однако, у этих сжигателей, – заметила Вик, проходя между ними.

– Это точно, – подтвердил Броуд. – Настоящие весельчаки.

Вход в огромный зал заседаний не охранялся, но скамьи для публики были усеяны сжигателями. Или, возможно, просто ворами, сутенерами, игроками и пьяницами; было трудно понять, в чем разница. Кто-то гикал, свистел и орал, потрясая кулаками. Другие лежали вырубившись, в окружении пустых бутылок. Одна парочка устроила себе гнездо из старых портьер, и чмокающие звуки их жадных поцелуев разносились по всему помещению. Темнокожий кантиец с таким усердием дымил трубкой для шелухи, что казалось, он решил в одиночку восстановить знаменитый вальбекский смог. Мухи жужжали в густом, как суп, нагретом воздухе, наполненном вонью немытых тел. Кто-то намалевал на мозаичном полу пенис – красной краской, грубо, по-детски, – но дождь через дыру в крыше наполовину смыл рисунок, оставив на его месте ржавую лужу.