Центумвир - Александра Лимова

Шаг его не широкий и не малый, спокойный, уверенный и непоколебимый. Осанка ровная, строгая, движения рук при ходьбе минимизированы, скупы – серьезность, спокойствие, бесстрастие. И по сгущающейся, по мере его приближения энергетике, в ассоциативном ряду возникает ощущение как в хорроре, когда герой стоит в коридоре и видит, как в конце гаснет свет и это начинает направление к тебе. Видит, как свет поглощается темнотой, тающей в себе что-то, что может принять любое решение. И вот здесь начинается самый искусный и самый ценный вид хоррора, который дойдет совсем не до каждого, не до массмаркета, а для соображающего, потому что там, в наступающей тьме нет безусловного зла и кровожадного зверя, там нет животной алчности, нет звериной жажды крови, там есть разум, и этот разум может принять любое решение, абсолютно любое и ты не сможешь предположить, то ли тебя просто окутает темнота, то ли тебе вспорят в ней кишки. Разум непредсказуем. Вот это и есть страх.

Страх, когда ты не знаешь, что делать. Когда ты не знаешь к чему готовиться, страх перед разумом, не уподобленном животному, при контакте с которым есть известные шаблоны: не провоцировать, отступая, не поворачиваясь спиной. А вот здесь нет стереотипа, потому что это страх перед разумом, который может принять абсолютно любое решение, исходя только из личных выводов, и очень на многие постулаты и стандарты ему плевать, потому есть свои. И по ним будут жить. Он заставит. Это вызывает страх у человека, у которого силен инстинкт самосохранения, а не такого как я, с тошнотворным гниением внутри и отведшему взгляд от вожака, чтобы спрятать в своей ладони мертвую и саркастичную усмешку. Мне похуй. Вы все уже убили меня. И вот то, что гниет внутри, это не перекроет ни одна боль причинённая тулову. В изнасилованиях ли, в истязаниях. Хьюстон прав, иногда реакции тела не имеют значения, когда что-то внутри происходит. Он возрождался, а я сдыхала, но он прав, тело это ничто, когда ебет изнутри. И я шла так же, как и велел Вадим – ровно, молча и за ним. Хули, надо соблюдать правила их мира. Убившего меня и собирающегося убить моего брата. Только дайте мне добраться до Истомина, остальное не имеет значения, хоть по кругу пускайте, только дайте добраться до Ярого, твари…

В теплом воздухе длинного коридора, в котором были расставлены вазоны с живыми цветами, испускающими слабый аромат, под взглядом вожака, идущего немного спереди от остальных и смотрящего в лицо Вадима, ровно направляющегося ему навстречу, появились аккорды тяжести, спирающие воздух, крадущие его из тела, активизирующие инстинкты, горячо шепчущие в крови сделать шаг в сторону, чтобы этот человек, что шел и вел свою стаю, беспрепятственно прошел мимо.  Горячо шепчущие это предупреждение нормальным людям. А нормальных здесь не было. Здесь был Шива и Джокер. Последний не только в мутизме, но и в неповторимом шарме интеллектуального безумия со своими обоснованиями этого чокнутого мира, которые так изумительно отразил неподражаемый Леджер. А я так, дешманская реплика неповторимого оригинала, лишенная голоса и покорно изображающая немоту и эмоциональность камня, когда так и подмывало спровоцировать. Сделать это красиво. И максимально кроваво…

Вадим остановился в шаге от них. Они тоже, пристально глядя на него. Все, кроме мотоциклиста. Так же остановившегося, но глядящего совсем не на него. Секунда до крушения мира в ад, ибо я не сдержалась и исподлобья приглашающе улыбнулась, обещая неистовый движ и кровавую жатву, а с языка едва не сорвалось «покатай меня, большая черепаха», но в то же мгновение едва слышно хмыкнувший Вадим молниеносно повернулся так, чтобы я была сокрыта за его спиной от мотоциклиста. Отрезана от хищного многообещающего взгляда.

И Шива неторопливо раздвинул полы своего пальто, запуская руки в передние карманы джинс, отставив и немного отведя назад локти, чтобы я была полностью за ним, за его расправленными плечами, за Шивой, от которого медленно и неумолимо начало расходиться волнами иссушающее истощение. Властитель догорающих пустошей явился и распространял царствие свое, а после, повернув голову, обманчиво ровно посмотрел в лицо вожака. Очень обманчиво ровно. В карем сгущающемся мраке проступал пресс серьезности последствий, если сейчас не будут предприняты правильные действия. Разумные и рациональные. И карий насыщающийся разрушительным хаосом мрак вперился в темень глаз вожака. Улыбнулся этой темени. И насытился хаосом еще больше, требуя немедленного решения.

Затяжная секунда.

Лицо Вадима абсолютно спокойно и непроницаемо, но во вскипевшем мраке весьма ясно обозначено, что одно слово хищника, стоящего сейчас перед ним и последствия не заставят себя ждать. Истощение ушло мощнейшим токсином в сгущающуюся напряженную тишину. Интересно это… Они оба, и Истомин и Шевель, умеют четко передавать энергетикой то, чего они хотят. Что они чувствуют. И чего они требуют прямо сейчас. Антураж создают разный, ибо психологический фон у них несколько разнится: Истомин подавляет и замораживает парадоксально, но своим раздражением; Шевель одним моментом пожирает и испивает полностью, почти до психологического мумифицирования. Стиль разный, один подавляет, второй истощает, но скилл у обоих одинаково прокачен, потому что чувствуешь все вплоть до того, что тулово выдает физические реакции.

Вожак, не отводя взгляда от карих пустошей, набирающих мощь, кратким жестом приказал мотоциклисту идти. Но тот не шелохнулся.

Секунда.

Две.

Вадим едва заметно, пугающе полуубнулся мужчине и медленно повернул лицо к тому, от которого закрывал, так же неторопливо начиная склонять голову вправо. Тишина отравилась неизбежностью. Пустошей. Грядущих догорающих разрушений.

– Кот. – Голос вожака глубокий, холодный и пробирающий, хотя и без штрихов эмоций. – Немедленно.

– Снова будет поднят наш с тобой любимый вопрос о субординации, Шива. – Тихое, рассыпающее в насыщенную напряжением тишину фырканье хищника. – Заедь ко мне после обеда, – и он пошел дальше по коридору, но после того, как Вадим слегка склонил голову. В полупоклоне. Пусть и ироничном. Склонил и слегка повел в сторону мужчины, давшего приказ Коту. Тоже напоминая Коту о субординации.

С холодной отстраненной насмешкой в глазах смотрела вслед дикому Котику, на которого я бы не поставила даже из жалости, хотя очень люблю животных, особенно породы кошачьих. Не поставила бы, потому что в саване есть не только дикие животные, но и изощренные браконьеры. А Шива определенно был опытным охотником, когда вынудил вожака взять на цепь хищника, чтобы ценный кошак не попал под безапелляционную оружейную дробь соблазненного охотника и на арене цирка не было окна в номерах. Мне думается, что не только Ярому предлагали выписать пригласительный на один из тронов преисподней… Вот прямо крепло подозрение.

– Пункт двадцать шесть, Вадим Алексеевич, – мужчина пристально смотрел в глаза Вадима, повернувшегося к нему, но все так же, чтобы стояла за его спиной. – До восьми утра ты должен успеть это сделать. Сейчас поедешь со мной.

Вадим кивнул, посторонился, отступая так, чтобы незаметно толкнуть меня локтем к стене, и вожак, прежде чем продолжить движение со своими амбассадорами, что с каменными лицами застыли за ним, сделал вперед один небольшой шаг и перевел взгляд на меня. Глаза в глаза, и его взгляд огнестрелом до моего нутра, ибо ему необходимо было понять кто перед ним. За кого так впрягался Шива. Кто была женой Ярого. И сестрой Еремеева.