Осады и штурмы Северной войны 1700–1721 гг - Борис Мегорский

Заканчивая обзор случаев, когда осаждающий закреплялся на контрэскарпе, хотелось бы упомянуть (хотя бы в качестве курьеза, т. к. мы не знаем таких случаев в практике Северной войны) любопытную уловку с ручными гранатами, описанную в мемуарах инженера Шарля Тулона, француза-гугенота, перешедшего на имперскую службу. Его рекомендация касалась атак на галерею (тоннель в основании крепостной стены) или на любую позицию, куда врывались штурмующие гренадеры и где следовало закрепиться, построив ложемент. При первом появлении контратакующего неприятеля следовало метнуть в него гранаты и самим отступить. Если же после разрыва гранат появятся новые защитники, то предписывалось бросить в них гранаты с зажженными запальными трубками, но без порохового заряда. Катящаяся по земле граната с шипящей трубкой заставляла опасаться неминуемого скорого взрыва, и противник ретировался. Гренадеры же, зная, что взрыва не последует, никуда не отступали и, «пользуясь временем, которое дает им страх неприятеля», продолжали строить ложемент[1066].

В ходе осады стороны могли неоднократно обмениваться посланиями друг к другу: осаждающий предлагал коменданту сдаться, а осажденный отвечал на эти предложения в зависимости от ситуации; возможна была даже отправка корреспонденции к гражданским лицам в крепости. О желании начать переговоры неприятелю сообщали музыкальным сигналом, который назывался «шамад». По европейской традиции музыканты принимали участие в переговорах и часто направлялись в стан неприятеля с поручениями и письмами; такая роль музыкантов нашла свое отражение во многих источниках. Например, один английский трактат 1639 г. гласит: «Барабанщик должен… также иметь бумагу с посланием, которую носит на шляпе… Когда он приблизится к неприятельскому городу, он должен остановиться на расстоянии мушкетного выстрела от ворот и бить Parley [шамад. – Б. М.], чтобы там узнали о его намерениях. Он должен быть исключительно доброго и рассудительного поведения, чтобы наблюдать и примечать все, что может доставить его офицерам любые сведения о состоянии неприятеля. Он должен быть очень осторожен, чтобы от него ничего не укрылось вольно или невольно, поэтому он должен остерегаться неприятельской дружбы и знаков внимания, особенно преподнесения ему напитков». Соответственно, от неприятельских парламентеров-барабанщиков также ожидали попыток выведать важную информацию, поэтому вступать в разговоры с неприятельскими посланниками строго запрещалось[1067]. Во время очередного обмена письмами между осажденным и осаждающим комендант Дерпта велел своему барабанщику напоить русского барабанщика и выведать у него какие-нибудь сведения о планах русских. Для этого призвали также горожанина, говорившего по-русски, однако русский ничего не рассказал, лишь на все вопросы отвечал поклонами [1068].

Отечественные документы относительно роли барабанщиков полностью следовали европейской традиции. Адам Вейде в своем докладе 1698 г. записал, что барабанщикам «подобает легким на ноги быть, чтоб тогда, как капитан, или по указу его куда барабанщика пошлют, оной бы то благо и скоро исполните мог»[1069]. Позднее Воинский Устав в части, касающейся званий и должностей полковых чинов, также предписывал, что барабанщикам «…подобает молодым быть, дабы в посылках удобны были»[1070]. Оба эти документа подчеркивают, что от барабанщика требовалось быстро и грамотно исполнять поручения офицера. В «Лексиконе Российском историческом…» В. Н. Татищева 1730-х гг. говорится, что барабанщики «посылаются к неприятелю с письмами, где их, завязав глаза, принимают и паки с ответом письменным или словесным также возвращают» [1071].

Барабанщики и трубачи как парламентеры имели неприкосновенный статус; таковы были неписаные нормы международного права тех лет. Подтверждение тому мы находим в «объявлении» от имени князя А. Д. Меншикова шведскому капитану Кулбаху, датированном концом июня 1706 г. Пленный шведский капитан был отпущен к своему королю, чтобы «картель или генеральную размену учинить (по обычаю всех христианских потентатов воюющихся)»; однако не найдя Карла XII в Варшаве, Кулбах вернулся в русское войско. Поскольку он возвратился ни с чем, русское командование отправило его обратно искать своего государя. Среди прочих поручений было следующее: «В прошлом 1705 году из войска с писмом от фелтмаршалка Огвилдия послан был барабанщик с писмом к генералу Нироту, на которое писмо не точию ответу получено, но и оной барабанщик, протиф всех на свете праф, яко пленник задержен. Того для объявляется господина капитана, дабы донес его величеству, чтоб оной барабанщик отпущен был, такоже б и впредь барабанщикам и трубачам волно было б приежать и возвращатца (по обычаю всего света) с чем оне посланы будут; а с стороны всемилостивейшего моего царю и государю как прет тем, так и ныне и впреть таким присланным задержанья не бывало и впреть не будет» [1072].

Интересную иллюстрацию роли барабанщиков в общении враждующих сторон (а также свидетельство нарушения «обычая всего света» русской стороной) дает переписка между шведским губернатором Горном и русским командованием весной 1704 г. В феврале Горн потребовал у ямбургского коменданта Болобанова вернуть шведского барабанщика, отправленного к русским с письмом еще в декабре 1703 г.[1073]. Очевидно, требований было несколько, т. к. 25 марта П. М. Апраксин сообщал А. Д. Меншикову: «И сегодня из Нарвы пришол наш барабанщик, которой посылай к нашим полонеником с писмами и с посылкою, и отпущон с доволством; привез писма к их неволником к Москве, также и от наших, которые там есть; был перед генералом-маеором Горном:… говорил и приказывал о барабанщике, который в прошлом годе посылай был от них и бутто задержан, чтоб сыскать и отпустить, и мы де также задержим, естли тот не будет сыскан. И про то, государь, здесь я спрашивал; сказали: при Борисове бытности Петровича [т. е. в бытность Б. П. Шереметева. – Б. М.], взял того барабанщика драгунский полковник Зыбин, и где дел, того не знают. Хорошо бы, государь, того барабанщика сыскать;… а о том барабанщике из Ругодева генерал-маеор Горн в трех письмах писал»[1074]. Царь сам потребовал у Шереметева сыскать барабанщика и пригрозил, что виновные «заплотят шеею»; боярин также указал, что парламентер был взят Михаилом Зыбиным и отправлен в Москву [1075]. В итоге царь написал Горну от имени Меншикова как ингерманландского губернатора, признал, что барабанщик действительно задержан, но указал на то, что шведы сами удерживают двух отпущенных на пароль офицеров, и советовал «зеркало перед очи поставить» [1076]. Тем не менее в Москве были сысканы два шведских барабанщика со схожими именами Юрья Ягансон и Юрья Яган Андрисон; в сопровождении подъячего и трех солдат их отправили к царю [1077].