Судьбы и фурии - Лорен Грофф

К тому же она не хотела, чтобы кто-то заметил, как растроганно заблестели ее глаза, когда она ощутила запах этого города, где не была так долго…

Здесь, снова разговаривая на этом языке, она снова почувствовала себя маленькой и не такой заметной.

Матильда зашла в небольшое кафе аэропорта, официант принес ей эспрессо и pain au chocolat[55] и говорил с ней на ломаном французском, хотя потом на чистом английском обратился к каким-то интеллигентам за соседним столиком. Когда нужно было расплатиться, Матильда поняла, что не разбирается в европейской валюте, и полезла за кошельком, где лежали франки.

В тот серый дождливый день Париж просто ошеломил ее буйством запахов. Пот, моча, хлеб, голубиный помет и пыль были в воздухе повсюду.

Водитель такси с ужасно пористым носом долгое время разглядывал ее в зеркале заднего вида, а потом наконец решился спросить, все ли у нее в порядке. Когда она не ответила, он сказал:

– Милочка, вы можете поплакать, если вам угодно. Плачьте на здоровье. Не так уж это тяжко – смотреть, как плачет красивая женщина.

В отеле она приняла душ и переоделась, а затем арендована белый «мерседес» и выехала из города. Как только она попала в шумный поток машин, ее внутренняя американка слегка успокоилась.

Поток становился все уже, дороги – меньше и грязнее. Вскоре за окнами замелькали коровы, тракторы, заброшенные деревеньки с домиками из угольно-серого камня.

То, что она запомнила как нечто совершенно огромное, теперь казалось ей поразительно маленьким.

Отштукатуренный домик обновили, выкрасили белой краской, видневшейся в просвете между зарослями плюща. Камни на подъездной дорожке тоже были новые, кремовые, присыпанные мягким гравием.

Верхушки рослых тисов подрезали, и они напоминали стриженые головы первоклашек. Виноградник на заднем дворе разросся и покрыл зеленью все обозримое пространство коровьих лугов ее бабушки.

Мужчина, чуть младше Матильды, чинил колесо мотоцикла, стоящего на парковке. На нем была кожаная мотоциклетная куртка, на лоб спадала смазанная гелем челка. У него были такие же длинные пальцы, как у нее, и та же длинная шея, такой же завернутый уголок на левом ухе.

– Papa, – вслух спросила Матильда, хотя это было невозможно, мужчина был слишком молод.

В окне показалась женщина, толстая, с мутным взглядом, довольно старая, хотя ее волосы и были выкрашены в ядовито-черный цвет. Ее нижние веки были бледно подведены карандашом. Она разглядывала сидящую в машине Матильду, и ее рот шевелился так, словно она что-то жевала. Рука, которой она придерживала занавеску, была красной и шершавой, как будто она вечность ковырялась в рыбьих потрохах.

Матильда вспомнила кладовую, забитую созревающими сырами, вспомнила их сногсшибательный запах. Моргнула, завела мотор и уехала.

Собор, расположившийся в маленькой деревеньке, просто потрясал. Романская галька, готика – это зрелище вызвало у нее шок. Лавка «Tabac» все еще продавала яйца, покрытые куриным пометом. Время близилось к полудню, и boulangerie[56] уже закрывалась. Она вошла в здание mairie[57], где также готовили пиццу на вынос.

Когда мадам мэр села в кресло и Матильда объяснила, чего хочет, та заморгала так яростно, что ее густо накрашенные ресницы испачкали внутреннюю сторону очков.

– И вы абсолютно уверены? – спросила она. – Этот дом принадлежал этой семье сотни лет.

– Это единственный дом в мире, где я хотела бы жить, – сказала Матильда. Как же легко к ней вернулся бретонский акцент. Он оказался выносливым, как луговая телочка или камень, который так просто не выковырять.

– Это обойдется вам в кругленькую сумму, – сказала мадам мэр. – Эта семья очень бедная и крепко держится за свои деньги.

Она поморщилась и потерла пальцами грудь.

– Мне кажется, там я буду счастлива, – сказала Матильда. – Там и только там. Я собираюсь приехать сюда летом. Может, даже открою небольшой антикварный магазинчик, где будут подавать чай и рисовать портреты для туристов.

Лицо дамы стало растерянным. Матильда достала кремовую визитку своего адвоката и подвинула к ней по столу.

– Пожалуйста, свяжитесь с этим человеком, с ним вы можете решить все деловые вопросы. И, конечно, получите пять процентов комиссии.

– Шесть, – сказала мадам мэр.

– Семь. Мне все равно. Сколько захотите, – сказала Матильда, и дама кивнула. Направляясь к выходу, она бросила ей: – Колдуйте.

В Париж она вернулась со странным чувством, что это не она, а кто-то другой вел машину. С тех пор как она в последний раз ела, прошли целые сутки. Матильда села за столик в «La Closerie des Lilas».

Здесь готовили не самую лучшую еду, но этот ресторан был самым литературным во всем Париже. На Матильде было облегающее серебристое платье из шелка, волосы она убрала назад, лицо мило разрумянилось.

Когда к ней подошел официант, Матильда сказала:

– Я давно не была во Франции. Так сильно соскучилась по местной еде, что у меня буквально начинаются фантомные боли.

Карие глаза официанта засверкали, а усы шевельнулись, как перепуганная мышь.

– Я принесу вам наши лучшие блюда! – пообещал он.

– И вина в компанию к ним.

Официант наигранно разозлился:

– Ну конечно! Как я могу спорить!

Когда перед ней появилось шампанское и лангуст в майонезе со специями, она сказала «спасибо» и ела, наполовину прикрыв глаза.

И в этот момент она точно знала, что Лотто сидит с ней за столом и так же, как и она, наслаждается этой едой. Ему бы все это так понравилось: и вечер, и ее платье, и еда. и вино.

Желание бродило в Матильде до тех пор, пока не стало совершенно невыносимым. Но она знала, что если поднимет взгляд, то увидит только пустой стул. Поэтому решила на него не смотреть.

После того как она разделалась с сыром, официант принес ей тарелку, полную крошечных фруктовых леденцов. Матильда улыбнулась ему.

– À la victoire[58], – сказала она.

– À l’amour[59], – ответил он, сияя.

В отель она возвращалась по брусчатке, пышущей паром после летнего ливня, который прошумел по городу, пока Матильда ужинала. Ее тень волочилась за ней. Она продержалась до уборной и даже спокойно посидела немного в желтой известковой ванне, а потом свесилась с нее, и ее стошнило.