Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Вместе с письмом она отправила копию.

Неделю спустя она готовила спагетти и перемалывала в блендере песто, а Лотто валялся на диване и пялился в копию «Любовного дискурса» Ролана Барта, но взгляд его был расфокусирован, и он дышал через рот.

Когда зазвонил телефон, он снял трубку. Какое-то время просто слушал, а затем вскочил.

– О мой бог, – выпалил он. – Да, сэр. Да, сэр. Да, сэр, конечно. Я очень, очень рад. Никогда не был счастливее. Завтра в девять, договорились. Ох, спасибо вам. Спасибо!

Матильда обернулась с дымящейся ложкой в руке.

– Кто это был? – спросила она.

Лотто был бледен, сидел и ерошил волосы.

– Я даже не… – начал было он и тяжело сел на место.

Она подошла, стала между его раздвинутых колен и сжала плечо.

– Малыш? Что случилось?

– Звонили из «Playwrights Horizons»[61]. Они собираются поставить «Источники».

– Какой-то частный инвестор прочитал ее, спятил от восторга и хочет профинансировать ее от начала и до конца.

Он уткнулся лбом ей в живот и разрыдался.

Матильда поцеловала его вихрастую макушку, стараясь подавить злорадную усмешку.

КОГДА, НЕСКОЛЬКО ЛЕТ СПУСТЯ, в театр, где Лотто как раз работал с труппой над постановкой новой пьесы, позвонил адвокат, Матильда выслушала его очень внимательно. Адвокат сказал, что ее дядя умер [угон автомобиля, удар ломом]. Он завещал все свои деньги нуждающимся матерям, а коллекцию японской эротики решил передать Аурелии.

– Но я не та, кого вы ищите, – сказала она. – Мое имя Матильда.

С этими словами она повесила трубку. Когда книжки привезли в их квартиру, она продала их в Стрэнде и купила Лотто часы, которые шли, даже если их поместить на глубину в четыреста футов.

В ДЕНЬ ПРЕМЬЕРЫ «Источников» Матильда стояла рядом с Лотто в темноте.

Бродвей! Какое грандиозное начало! Лотто был ослеплен светом удачи, но Матильда знала, что этот свет – искусственный.

Собеседования прошли великолепно. Им удалось заполучить для роли Мириам, матери, лауреатку премии «Тони». Она была изящной, ленивой. Актеры, игравшие Манфреда и Ганса, отца и сына, были почти никому не известны, но в будущем их именам суждено было стать знаковыми не только в театре, но и в кино.

На премьеру пришло не очень много людей, в основном это были авангардисты. Но, с разрешения директора и после небольшого разговора тет-а-тет с отделом предварительных продаж, Матильда провела все утро и весь день на телефоне, в результате ей удалось заполнить пустые места в зале их друзьями.

До того как погасли огни рампы, атмосфера в театре царила шумная и дружелюбная. Только Лотто мог в последнюю минуту собрать в одном зале три сотни поклонников. Его любили, сильно и крепко.

Теперь, сидя в темноте, она увидела те перемены, которые произошли с ее мужем, когда он думал, что потерял себя. Последние месяцы он так много переживал, что снова похудел и стал тем высоким стройным парнем, за которого она вышла замуж. Занавес поднялся.

И сначала с изумлением, а затем с огромным теплом, граничившим с благоговейным страхом, она наблюдала за тем, как Лотто беззвучно произносит все реплики вместе со своими героями, как меняет для каждого из них выражение лица. Театр одного актера в темноте.

Во время сцены гибели Манфреда лицо Лотто заблестело. Матильда решила про себя, что это был пот, а не слезы, но было довольно трудно сказать наверняка. [Слезы.]

Аплодировали стоя. Восьмерка актеров выходила на поклон снова, снова и снова, но не только потому, что публика любила Лотто, а потому что пьеса получилась волшебной, и это ощущение витало в воздухе.

Когда Лотто вышел из-за кулис, зал разразился таким ревом, что его было слышно, наверное, даже в маленьком баре наверху, куда друзья Лотто, которых умоляли приехать, чтобы занять зал, и которые, приехав, обнаружили, что все билеты проданы, сбежали, чтобы устроить импровизированную вечеринку.

Вечеринка не утихала всю ночь, даже после того как бар закрылся и на улице не осталось ни одного такси. Лотто и Матильда решили пойти домой пешком.

Они держались за руки, болтали обо всем и ни о чем, чувствуя, как из решеток канализации вырывается неприятное, горячее дыхание метро.

– Хтонично! – выдал Лотто. Алкоголь делал его претенциозным, но даже это казалось Матильде милым. Издержки славы.

Было так поздно, что на улице, кроме них, почти не было людей, и им начало казаться, что весь этот город принадлежит только им.

Матильда вдруг подумала о жизни, на которую они, как оказалось, только ступили, о ее изобилии, к которому они только-только прикоснулись и которое все еще оставалось для них неизведанным.

– Ты знал, что вес всех муравьев на Земле приравнивается к весу всех людей? – спросила Матильда.

Матильда, которая обычно не позволяла себе лишнего в выпивке, была немного пьяна. Воистину, это был вечер освобождения и облегчения. Сегодня, когда закрылся занавес, гигантский валун, загораживающий путь в будущее, наконец скатился.

– Когда-нибудь мы все уйдем, а они все еще будут жить, – сказал Лотто, отпивая из фляги. Когда они наконец доберутся до дома, он уже будет пьяный вдрызг. – И муравьи, и медузы, и даже т-тараканы. Они будут править нашим миром!

Он смешил ее, Лотто, который часто и помногу позволял себе лишнее в выпивке. Матильда искренне сочувствовала его печени. Она попыталась представить ее себе, и ей на ум почему-то пришла загнанная и перепуганная розовая крыса.

– Они заслуживают этот дар больше, чем мы, – сказала Матильда. – Мы небрежно с ним обращались.

Он улыбнулся и поднял взгляд. Звезд не было видно из-за смога.

– А ты знаешь, что совсем недавно стало известно, что, кроме нас, существуют еще миллионы других миров в нашей Галактике, в которых тоже может быть жизнь! – Он изо всех сил попытался подражать Карлу Сагану[62]. – Миллионы и миллионы!

Матильда почувствовала вспышку боли в глубине головы, но не могла понять, почему это ее так задело в тот момент.

А вот Лотто видел достаточно ясно и все понял.

[А еще он знал ее. Да, то, чего он не знал, было так велико, что в этом незнании мог бы утонуть целый лайнер. Но кое-что все же знал.]

– Здесь мы одни, это правда, – сказал он. – Но мы все равно не одиноки.