Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– Скелло! А снизу я тебя не узнал!

У него коротко подстрижены волосы, он элегантно одет. Даже побрился.

– Стэп!

Он меня обнимает. Ого, он даже надушился. Скелло похож на улучшенную версию себя.

– Да ты ли это?

Он смотрит на меня с изумлением.

– А что такое? Ну, может, я похудел.

– Нет, ты не понял. Либо ты побывал в Лурде, либо… Но ведь не может быть природного чуда такого масштаба!

Он и сейчас смеется, как раньше, и кашляет, почти изнемогая от одышки, демонстрируя, что уж в этом-то он не изменился и по-прежнему очень много курит.

– Привет, брат… какой сюрприз!

Приходят Хук, Сицилиец, Паломбини, Маринелли и еще многие, многие другие – те, кого я потерял из виду, те, кого, насколько я помнил, уже могло не быть в живых. И у всякого находятся свои слова, улыбки, шутки.

– А с тобой мы уже виделись, совсем недавно… – говорит Сицилиец, словно желая похвастаться перед другими нашей дружбой, якобы никогда не прерывавшейся.

Потом меня обнимает Паллина.

– Эй, оставьте его в покое, вы его задушите… Если вы мне его испортите, то кто потом выйдет за него замуж?

Одна девушка, сидящая рядом, на диване, с несколькими подружками, ей улыбается:

– Да выйдут за него замуж, выйдут, оставь его…

Я ее узнаю только теперь, это Маддалена: какое-то время мы с ней встречались – до того, как я познакомился с Баби; до того, как она стала ревновать к Баби; до того, как они подрались, но я не успеваю ничего сказать, как Паллина подталкивает меня на кухню.

– Посмотри-ка, кто это!

Стоящий ко мне спиной и колдующий над плитой человек оборачивается ко мне с улыбкой. На нем большой черный фартук с нарисованным быком и надписью «МАТАДОР».

– Привет, Стэп, как дела?

Банни вытирает руки о фартук, подходит ко мне, протягивает правую руку, обхватывает ею мою и тянет меня к себе: так мы здоровались в свое время, так было принято здороваться в нашей среде. Он хлопает меня по спине и обнимает, словно мы братья. Но моим братом был Полло, а ты – Банни, и теперь ты встречаешься с Паллиной, которая была его женщиной. Я закрываю глаза. Но Полло больше нет, а Паллина есть, и она устроила все это для меня, себя и для Банни, чтобы получить мое одобрение, но она меня еще ни о чем не спрашивала, хотя так или иначе спрашивает меня об этом сейчас. И мне кажется, что я вижу Полло – он улыбается и кивает:

«Не мешай ей, пусть делает, что хочет. Ты не можешь не радоваться за других. Меня здесь больше нет».

У меня сжимается сердце, но это так. И я, отходя от Банни, ему улыбаюсь.

– Ого, какой аппетитный запах… Что готовишь?

– Тебе нравится?

Банни снова начинает помешивать деревянным половником в большом котелке.

– Это полента. Ох, я тут кашеварю еще с четырех дня, потею у плиты весь божий день. Так что если сегодня я обожрусь, все равно, я уверен, не потолстею, обманув ожидания весов!

Он смеется над своей шуткой, а потом смотрит на меня и ищет что-то в моем взгляде. На секунду, только на секунду это выглядит так, как будто он хочет быть совершенно уверен, что я одобрил их выбор. Но, может, мне так только кажется, однако Паллина рассеивает все мои сомнения.

– Ладно, я его отсюда уведу; пусть поздоровается с другими.

Она берет меня под руку и, как только мы выходим из кухни, прижимается головой к моему плечу и шепчет мне:

– Спасибо…

Я ей улыбаюсь, но на нее не смотрю.

– Он неплохо выглядит, похудел.

– Правда?

– Да, он выглядит лучше.

Она сжимает мою руку еще сильнее, словно этой последней фразой я окончательно благословил их пару: это, разумеется, не в моей компетенции, но если им нужна моя улыбка, то как я могу им в ней отказать? Мы продолжаем здороваться с людьми.

– Привет, Марио, привет, Джорджа.

Потом Паллина замечает нескольких человек вокруг стола, с пустыми стаканами в руках, они пытаются крутить бутылки.

– Извини, Стэп, но выпивка кончилась. Я скоро вернусь, подожди.

Она убегает, сделав это предупреждение, как будто я не умею передвигаться без посторонней помощи.

В углу комнаты мне улыбается Маддалена, но Хук, находящийся рядом с ней, сразу же прижимает ее к себе, заставляет ее себя поцеловать, а потом пристально на меня смотрит, словно говоря: «Теперь она моя, понял?» Но я не придаю этому значения и, как ни в чем не бывало, поворачиваюсь в другую сторону. Ну и возьми ее себе! Я наливаю себе выпить и, прихлебывая холодную фалангину, смотрю на них. Это ребята былых времен – те, что устраивали мотогонки, те, что врывались на вечеринки, занимались многочисленными грабежами. Мне кажется, что прошла целая вечность, что все это уже так далеко. Они смеются, шутят, передают друг другу пиво, косяки. И я слышу кое-какие разговоры.

– Да о чем речь… он развозит пиццу по домам. А вот Додо нашел себе классную работу: он работает охранником в автомастерской на вокзале Термини.

– Да ты что!

– Да, тысячу двести в месяц, он не имеет права оттуда отлучаться. А сколько там иностранок, попадающих впросак!

И они смеются, словно это – высшая цель и самое заветное, долгожданное желание, наконец-то исполненное. И мне вспоминается роман Джека Лондона, «Мартин Иден». В начале книги он моряк, но ради нее, ради Руфи, становится успешным писателем. Увидев ее однажды на ступенях дома, он влюбляется в нее без всяких причин, потому что уж такая она, любовь. Проходит время, и Мартин Иден, уже став богатым и успешным, приходит к Руфи модно одетым. Все счастливы: это идеальный жених, которого хотят для нее родные. Однако когда Мартин видит ее снова – теперь, уже научившись читать и писать, – видит с высоты своего нового знания, и слышит, как она говорит и рассуждает, чего он раньше, естественно, не мог оценить, он понимает, что Руфь, девушка, ради которой он сделал все, ради которой изменил свою жизнь, на самом деле просто дура. И тогда он возвращается в свою среду, к тем вечно пьяным морякам, которые не умеют ни читать, ни писать. Все, что он сделал в своей жизни; люди, которых он узнал; новые пути, которые он прошел, – все это заставляет его понять, что с прежними друзьями у него уже нет ничего общего.

– Эй, Стэп, да что у тебя за лицо? Что ты такой грустный? Думаешь о женитьбе, а?

Это передо мной скачет Скелло, пытаясь меня рассмешить. Но с этими ухоженными волосами, с этой неожиданной элегантностью он тоже кажется совершенно неуместным.

– Нет, на самом деле я думал о том, как все изменились. А ты – особенно.

– Да ты что! Если что и изменилось, то, может, только мое социальное положение… Я работаю, у меня хорошая машина, я снимаю квартиру в Париоли, классно одеваюсь, но внутри я ни капельки не изменился. Это ты думаешь, что я изменился!