Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

Для себя же она наложила запрет на фотографии. (Удивительно, зачем эти примитивные людишки все время направляют на нее объектив. Совершенно не обращая внимания на ее болезненное восприятие происходящего, друзья стремились увековечить ее образ с болячками на губах и лысой головой. Почему они не проявляли такую настойчивость раньше, когда она выглядела потрясающе?) Без бровей и ресниц, лицо казалось недорисованным, лишенным важных финальных штрихов. Неестественная гладкость кожи ног избавляла от необходимости делать эпиляцию. Но отсутствие волос под мышками у взрослой женщины приводило в ужас. Разумеется, Кэрол не могла знать этого, но самой болезненной была потеря волос на том месте, которое расположено ниже; Шепард всегда любил бурную растительность. Полысевший лобок невероятно раздражал и выглядел устрашающе: сморщенная кожа, ставшая почти фиолетовой. Эстетика уже не имела большого значения, хотя, говоря откровенно, вид собственного увядшего тела вызывал у Глинис порочные мысли, обретал в ее глазах маниакальную притягательность. Тем не менее, когда она просматривала альбомы со старыми фотографиями – свадебные, официальные снимки с презентаций или привезенные из заграничных путешествий, – пухленькое молодое лицо, статная фигура, с формами, с которыми она так боролась, вызывали зависть. Зависть к самой себе. Сегодня, облаченная в свободный велюровый костюм и нелепые тапки, она готова была сгореть от стыда. Если уж на то пошло, с того самого момента, как ей был поставлен диагноз, ее грызло подозрение, что она что-то сделала не так.

Больница для нее всегда была чем-то сродни тюрьме, и каждый раз, заключенная в эти стены, она словно попадала в мир кафкианских кошмаров, не понимая, за какое преступление понесла наказание.

Кэрол выглядела потрясающе.

Это вовсе не повод ее ненавидеть.

– Привет, Глин! – завыла Флика, раскидывая руки в стороны.

Глинис казалось, что она обнимает саму себя. Выпирающие, тонкие, словно птичьи, косточки на спине. Да, они одного поля ягода. Флика была чуть ниже ростом, но такой же комплекции.

– Флика не вполне здорова для поездок в Уэстчестер, – вмешалась Кэрол, – но она так настаивала.

– Поднимемся наверх в мое гнездышко? – предложила Глинис.

– Конечно. – Флика говорила так, будто у нее во рту каша. – Но только если ты выключишь этот чертов кулинарный канал.

К счастью, Глинис легко разбирала гнусавое бормотание Флики; например, низкий голос Шепарда порой звучал для нее как монотонный гул газонокосилки.

– Ладно. Но только ради тебя. – Глинис цепко ухватилась за балясину. – Остальные пусть учатся готовить яичный салат с карри.

– Фу.

– Тебе хоть что-то нравится из еды?

– Мороженое. – Флика ковыляла за Глинис. Добравшись до четвертой ступеньки, она остановилась и, посмотрев сверху вниз на мать, выругалась. – Конечно, мне оно запрещено, но иногда я успеваю откусить кусочек у Хитер, когда мама не видит.

– А мне иногда кажется, что мне чего-то очень хочется. Потом оказывается, что нет. – Они еще не проделали и половины пути, но Глинис опустилась на ступеньку. – Давай передохнем.

Наблюдавшая за двумя калеками Кэрол, стоящая в холле, крикнула:

– Я ненадолго оставлю вас, ладно? Глинис, не беспокойся, я почитаю газету.

– Хоть кто-то может себе это позволить, – произнесла Глинис, довольная, что Кэрол не будет стоять у них над душой. Флика считала мать деспотичной, в ее присутствии становилась подавленной, хмурилась и замолкала.

– Хорошо, хоть мы нашли подходящие канюли, – проскрипела она, усаживаясь рядом с Глинис, – и мне не придется каждый раз тащиться в больницу, когда они ломаются.

– Ты не заметила, что со временем начинаешь чувствовать себя в больнице как дома.

– Да, типа того. Тренировка. Например, начинаешь понимать, что медсестра принесла шприц с иглой как дырокол. Я ничего не чувствую, просто знаю, она полчаса ищет вену, а я лежу и скучаю. Эй, а ты все еще их боишься? Уколов?

– Ужасно. Шепард надеялся, что со временем фобия исчезнет, но становится только хуже. После каждой химии ему приходится делать пять уколов, чтобы повысить уровень белых кровяных телец. Понятия не имею, как он это выдерживает. Я даже смотреть не могу на иглу. Заставляю его готовить все, пока я не вижу, и предварительно принимаю таблетку лоразепама. «Марципана», как мы его здесь называем. В первый раз я не приняла «марципан» и упала в обморок. Просто как ребенок.

– Тогда ты выбрала не ту болезнь. Надо было найти такую, при которой медицина бессильна. Что-нибудь неизлечимое.

– Мезотелиома и есть неизлечимая болезнь, – мягко сказала Глинис. Она впервые произнесла это вслух.

Флика смущенно взглянула ей в глаза:

– Извини. Это не совсем подходящее слово, я хотела сказать, для которой еще не придумали лечения.

– Мне все равно, каким словом это называть. Не старайся быть со мной деликатной. – Она встала и принялась подниматься по лестнице: нога вверх, вторую приставили рядом. Отдохнули.

– Тебе не надоело? – спросила Флика. – Деликатность. Знаешь: «Ох, ох, не дай бог расстроить Флику! Надо быть мягче с Глинис!» Они ведут себя так, будто ты тормоз.

– Не думаю, что стоит в дальнейшем употреблять слово «тормоз».

– Но ведь мы можем говорить о себе что хотим. – Флика слегка улыбнулась. – Все-все.

– Иногда меня угнетает необходимость говорить правду. Я поссорилась с Шепардом на День благодарения. Из-за того, что он позволяет, чтобы мне сходили с рук любые выходки. Это не гуманность. Это опека.

– Да… Время от времени мы тоже ругаемся с мамой, хотя она старается сдерживаться. Мне хочется, чтобы она была обычной мамой, а не святой мученицей.

Оказавшись наконец в своей спальне, стенами которой последнее время и ограничивалась для нее вселенная, Глинис повалилась на огромных размеров кровать и устроилась на пяти подушках. Флика схватила пульт.

– Извини за беспорядок, – сказала Глинис. Все свободное пространство комнаты было завалено лекарственными пузырьками, грязными стаканами, на тумбочке стоял поднос с остатками завтрака, который Шепард, не придумав ничего лучше, притащил ей наверх. На стульях висели пледы, накидки, свитера, по краям кровати лежали скрученные легкие и теплые одеяла. Гнездо – очень точное определение.

Не спросив разрешения, Флика выключила телевизор. В ее характере присутствовало своеволие, свойственное детям, которым все пытаются угодить.

– Так-то лучше.

– Благодаря ему создается иллюзия действия.

– Ой, да ладно, я тоже пыталась так делать в больнице. Представляла, что жизнь бьет ключом. Тишина всегда лучше. Чище. – Едва не потеряв равновесие, Флика плюхнулась в кресло-мешок. Потом она всегда с трудом из него выбиралась. – Итак, ты устала от всего этого? Когда приходится разговаривать с людьми, а тебе нечего сказать?