Алмаз - Елена Макарова

— Прости, — почувствовала себя виноватой, что разбередила старые раны. Хотя по Лёшиному равнодушному виду нельзя было сказать, что он расстроен.

— За что? — усмехнулся. Его будто позабавили мои извинения. — Это же не ты бросила семью, — он говорил об этом, как о чем-то постореннем и далеком, произошедшем не с ним. Но собственный отец не мог не вызывать у него хоть каких-то эмоций.

— Ты знаешь о нем что-нибудь? Где он сейчас?

— Не знаю и не хочу знать, — такой категоричный отказ иметь какие-либо связи с отцом, говорил лишь о том, что Лёша все-таки где-то в глубине души хранил обиду. В нем еще жил брошенный мальчик. — На самом деле я рад, что меня не воспитывал такое ничтожество и трус, как мой папаша, — а такой негатив только подтверждал мои догадки.

— Ты никогда не пытался его найти? — копала все глубже, стараясь понять парня.

— Нет, несмотря на то, что он ушел, у меня была семья: я и мама.

Необычно было слышать как этот взрослый парень (а утренняя щетина подталкивала назвать его скорей мужчиной), что с сосредоточенным видом изучает недоступные моему пониманию контракты и договоры и со знанием дела разбирается во всех юридических аспектах, и тот, чья личная жизнь — случайные связи, с такой нежностью произносит «мама».

С теплотой, настоящей сыновей любовью он добавил:

— Чтобы я не чувствовал себя обделенным, она любила и заботилась обо мне за двоих. Мама делала для меня все возможное и невозможное, — его губ коснулась печальная улыбка, — она была для меня всем.

Знакомой болью в сердце отозвалось это его «была».

— Давно она умерла? — напрямую спросила, хотя и понимала, что Лёша лишь осторожно приоткрыл дверь в свое сердце, а я норовила распахнуть ее настежь. Люди не любят, когда без спроса копаются в их душах. Обычно боль прячут. Я знала, потому что именно так поступала сама.

Лёша ответил не сразу, изучая меня взглядом и, наверное, гадая откуда мне известно о его трагедии.

— Прошло почти два года, — молча смотрел на меня, но его серые грустные глаза говорили сами за себя.

Не хотела, чтобы он решил, что расспрашиваю из простого любопытства.

— Моего отца нет уже три, — мне тоже была знакома боль утраты. В этот момент мы понимали друг друга без слов.

Ему не понадобилось много времени, чтобы собрать воедино фрагменты моей жизни и увидеть очевидное.

— Так та история про твоего отца — правда?

Не представляла, сколько ему известно и что из этого грязная ложь, далекая от истины, но была уверена, что Костя не стал бы делиться с ним чужой тайной, особенно моей. Но Лёша, имея определенные связи, вполне мог сам все раскопать.

— Правда, — не видела смысла скрывать. Парень казался достойным доверия.

Он выглядел поражённым, но я не чувствовала отторжения или осуждения с его стороны.

— Как ты с этим справилась?

Настала моя очередь удивляться: еще никто не спрашивал меня о таком. Обычно делали скорбное лицо и брали за руку.

— Семья, — задумалась над ответом, — их любовь меня спасла, — только сейчас осознала это. — Сама бы я не выбралась.

На мгновение, лишь короткий миг, в блеске глаз, в дрогнувших уголках губ и в других, едва заметных, изменениях в лице Лёши я увидела нечто знакомое. Так же Костя смотрит на меня: с нежностью и теплотой.

— Рита, я … — боялась того, что вот-вот из его уст вырвется то, что навсегда изменит отношения между нами, между ним и Костей. Но Лёша не успел договорить, его прервал дверной звонок. Сам того не зная, Костя уже второй раз за это утро спасал меня.

Не стала наступать ему на пятки и вместе с ним встречать Костю — все-таки я была лишь гостьей — и осталась в комнате, опасливо прислушиваясь к голосам.

В прихожей друзья непринужденно обменялись веселыми приветствиями, как будто само собой разумеющееся заходить друг к другу в гости с утра пораньше. Я же пыталась в их речи поймать свое имя, но никто не касался ни моей персоны, ни, тем более, причин, по которым я здесь. Была благодарна Лёше, что она оставил за мной право самой рассказать Косте о балагане, в который обернулось сегодняшнее утро. Надеюсь, в будущем, вспоминая этот день, я буду только смеяться.

Скоро в гостиной появился Костя, чей суровый взгляд напомнил мне трудовые будни на съёмочной площадке и побуждал обращаться к музыканту не иначе как «Константин Львович».

— Готова? — Его тон напугал меня своей холодностью. Задерживаться здесь он не собирался.

— Да, — предчувствуя бурю, послушно кивнула, поднимаясь с дивана.

Похоже, Лёша тоже заметил перемену в друге, потому что выглядел готовым в случае чего ринуться на мою защиту. Надеялась, ему хватит благоразумия не встревать. Достаточно на сегодня драк.

Костя на прощанье пожал парню руку, а я пролепетала невнятное «пока». Он вежливо пропустил меня вперед, и все то время, что мы спускались по лестничным пролетам, я чувствовала на себе его тяжелый взгляд. Я не сделала ничего предосудительного, но напряжение, исходившее от Кости, говорило об обратном.

— Ни о чем не спросишь? — не выдержала пытку молчанием.

— Дома поговорим, — отрезал, не желая слушать меня.

Такую тихую ярость у Кости я видела впервые.

BMW пришлось оставить у Лёшиного подъезда, и ехать на второй машине. Всю дорогу музыкант так же хранил молчание, я тоже набралась терпения и ждала конца пути, чтобы поговорить, чтобы это не значило.

Перешагнув порог квартиры, я устало скинула с плеча сумку и приготовилась первой начать тяжелый разговор, но обернувшись к следующему за мной Косте, удивилась, когда никого не обнаружила.

Грохот со злостью закрываемых дверец и ящиков шкафа привел меня в спальню. Мы стакнулись с Костей в дверях, когда он уже собирался уходить, прихватив с собой пару чехлов с одеждой — прекрасно знала, что в его рабочем графике сегодня короткое интервью и выступление в утреннем шоу на ТВ.

— Так и уйдешь? — не давала прохода, намереваясь любой ценой добиться объяснений его поведения.

— У меня через двадцать минут прямой эфир, — сквозь зубы произносил каждое слово, словно сдерживаясь, чтобы не сказать ничего лишнего. — Если захочешь поболтать, — не удержался от колкого замечания, — всегда можешь позвонить Лёше, — оттеснил меня в сторону и, судя по всему, собирался простой взять и уйти.

— Что это значит? — не отставала от него.

— Я задаюсь тем же вопросом, — злобно бросил мне в лицо, остановившись на полпути к выходу. — Не хочу сейчас разговаривать, — без увиливаний признался.

Тонкая линия сжатых губ, игра мышц и подергивание сухожилий, когда он сжимал кулаки, говорили о подавляемом гневе.