1794 - Никлас Натт-о-Даг

— Полгода, госпожа.

— Ты прекрасно справляешься… Все, все… молодец: и белье поменять, и пролежни, камфарное масло, не так ли… и все же… не думаю, что ты очень умна. Неужели тебе не хватило полугода? Неужели не догадалась, почему… как я…

Служанка не ответила ни да, ни нет. Заерзала, будто се кусали сразу тысячи блох.

— Ты его боишься до полусмерти, не так ли? Моего мужа?

Бедняжка уставилась в пол, сложила молитвенно руки и тихо заплакала.

— И правильно делаешь, что боишься. Тихо платит тебе куда больше, чем ты заслуживаешь… не за работу же! За преданность, вот за что он тебе платит. За преданность и, конечно, за молчание. Если бы эти… господа… — Кар делю показалось, что в голосе прозвучала усмешка. — Если бы господа не догадались… соврать, что они… что они из полиции, ты бы выполнила его приказ: никого и ни при каких условиях… ни под каким видом не пускать. Конечно, ты будешь… ты попробуешь вымолить прощение… но… короче, погляди на этих господ и заруби себе на носу. Если ты хоть словом обмолвишься мужу про их приход, моя… моя жизнь покажется тебе раем. Этакой, знаешь… вечеринкой в Королевском саду. Вот этот здоровенный… он же пальт, так и стоит в его бумагах… пальт. Он даже не чихнет, отволочет тебя в Прядильный дом, и если ты пока… если ты все еще девица, по пути он тебе поможет избавиться от этого бремени. И не он один. Учителей найдется — хоть отбавляй. Мордашка у тебя смазливая… а остальные девки в Прядильном доме? Да они в очередь выстроятся, пока ты не вылижешь у них у всех между ног… так и будешь лизать, до блеска, пока они не разбредутся по своим койкам враскоряку. Ты, надеюсь, поняла, о чем я, милашка Густава? Можешь не отвечать… кивни, если поняла… и, кстати, вытри мне подбородок.

Служанка быстро и мелко закивала, метнулась к постели. Вытерла хозяйке подбородок и убежала, оставляя мокрые следы — на паркете осталась небольшая лужа. Бедняжка описалась от ужаса. Запах мочи тут же затерялся в удушливом, почти похоронном аромате сотен роз.

— Что, господа? Шокированы? — Она издала несколько странных звуков, отдаленно напоминающих смех. — Не забывайте, кто я… я жена Тихо Сетона, и уж поверьте, достойна этого высокого звания.

За этими словами опять последовала секвенция похожих на смех необычных звуков, которые, впрочем, можно было истолковать и по-другому. То ли смех, то ли всхлипывания.

Кардель, пока служанка вытирала хозяйке подбородок, пробовал заглянуть за полог, но мало что увидел. А Винге, не двинувшись с места, прокашлялся и спросил:

— А где ваш муж, фру Сетон?

— Мой муж… а вы видели его физиономию? Моя работа… Любимый мой Тихо Сетон… о, до него не так-то просто добраться, но, уж извините за выражение, на кривую манду и хер винтом. Нашла хорошую бритву и ждала, ждала… долго ждала, пока случай не представился. А теперь-то… смех разбирает… он… ох, умру… заставляет Густаву стирать его носовые платки… десятками… шелковые, между прочим, стирать надо с умом… А как не стирать — течет и течет. И будет течь… он то и дело языком пробует — а вдруг уже не течет? Вдруг зажило? Будто вчера было… Течет, течет… как не течь. Вот и радость мне: никуда ему не денься, слизывает, будто только что порезался. Вкус во рту… он на всю жизнь. Тихо меня не жалеет, а мне-то его что жалеть? И я его не жалею… но притворяюсь, конечно. Все вроде идет, как и быть должно. Муж и жена… хотя для него-то, думаю, померла я давным-давно.

— Он же уезжал куда-то… и вернулся совсем недавно? — спросил Винге, пытаясь связать воедино лихорадочный лепет.

— Любимый мой Тихо вернулся еще в прошлом году… как я его ждала… последний раз-то он уже в капкане был, но ушел, ушел… скрылся. Думаю, куда подальше. За моря, за океаны. А потом вернулся… и надо же — шахматы! Пара хитрых ходов, и ничья! Со всеми своими супостатами: ход, другой — и ничья! А с детским приютом попал в любимцы к гофмаршалу… еще в какие любимцы! Гофмаршал с важной рожей принимает поздравления, а Тихо дергает за ниточки. Никто, даже бывшие его компаньоны, не решаются его пальцем тронуть. Ну, положим, не то чтобы уж совсем… Эвмениды! — Она опять хихикнула. — Выжидают, наверное… как и я. Делают вид, что он их ублажил… Жертву принес. Ох уж эти бедняжки… этот несчастный малыш Тре Русур и его пригожая девчушка… невестушка.

Ни Винге, ни Кардель не издали ни звука, но женщина за пологом угадала их удивление.

— Он, знаете ли, ничего от меня не скрывает. Сказать по правде — в душе он все тот же мальчишка, ждет, когда же мамочка его похвалит. А теперь-то… женой я ему быть не могу, теперь, значит, в роли мамаши я. Надо же перед кем-то душу излить… А что вам сказать… меня радуют его успехи. Не то чтобы… нет, нет, не подумайте… но все же почему бы с ним не покончить? Провидение — провидением, но почему бы ему и не поспособствовать? Провидению, я имею в виду? Вас же именно провидение сюда привело? Провидение, провидение… как я и думала.

Молчание прервал Кардель.

— Мать убитой девочки велела мне задать вам несколько вопросов… ее дочь убили. Она считает, что виновник — ваш муж. Он, собственно, и не скрывает, но прямых доказательств…

Женщина за пологом визгливо засмеялась.

— Удивительное совпадение! Мать убитой девочки… Я ведь, знаете ли, тоже дочь. И у меня тоже была мать. Представьте: и у меня была мать… Какое счастье, что не дожила! Всего какие-то шесть лет ждала я в этой постели и все думала: а слуги-то закона? Не месяц, не год — шесть лет! И где они? Пусть меня допросят! Пусть не как жертву, хотя бы как свидетеля… а ведь я-то и есть жертва! Но полицейское управление… вы вроде бы его представляете, или как? Я вам не верю! Полиция его боится… чересчур уж у него могущественные подельники. Так что вы, думаю, на свой страх и риск.

Они переглянулись и промолчали. Не стали настаивать. Ни Винге, ни Кардель не очень соображали, о чем она говори! но одно было ясно: эта женщина понимала происходящее куда лучше, чем они. Ее монолог был настолько пропитан желчью и злорадством, что Кардель вздрогнул.

Из-за полога вдруг послышались тихие всхлипывания, похожие на горький детский плач, и по рукам опять побежали мурашки. Так продолжалось несколько мгновений. Потом женщина взяла себя в руки.

— Простыни у меня — шелковые, самого тонкого свойства, тоньше из шелка и соткать невозможно. А кажется, лежу на кольях. Но есть и преимущества: я обрела Господа. Служанки читают мне Библию… нет-нет, не Новый завет, не Евангелия, не подумайте… страдания Сына человеческого по сравнению с моими — смешно. Дуновение ветра, не более того. Он, конечно, все простил… но знаете, почему? Потому что его муки были недолгими. Неужели я не променяла бы свою судьбу на несколько часов страданий на кресте? Нет, нет… истинный Бог— ветхозаветный, а не Сын человеческий. Тот, кто послал Великий Потоп. Показалось Ему, род человеческий мало Его почитает — и вот вам. Поплавайте, дети мои возлюбленные. Гот, кто передушил всех перворожденных в Египте. Гот, чьи услужливые медведицы задрали сорок два ребенка — те, видите ли, недостаточно почтительно отнеслись к пророку Елисею[42]! Даже позволили себе насмехаться… сорок два! Тот, кто настаивает: око за око и зуб за зуб… Вот такой Бог и нужен людям.