Сталин и Гитлер - Ричард Овери

«Новый человек», между тем, мог иметь и женские черты, быть «новой женщиной». В 1928 году в стране насчитывалось 3 миллиона женщин-рабочих, в 1940-м – около 13 миллионов. Хотя в 1930-х годах режим пришел к пониманию семейных ценностей и значения воспитания детей, женщины всех возрастов были заняты на службе или производстве, и это в большей степени по сравнению с другими возрастами относилось к женщинам детородного возраста – от 20 до 29 лет. Эмансипация женщин сама по себе была частью более широкого движения, которое было задумано Сталиным к 1936 году и направлено против ценностей старого классового общества. В 1937 году «Правда» охарактеризовала советскую женщину как «новую женщину», процитировав замечание Сталина о том, что «такой женщины никогда бы не было и не могло быть до этого времени»151. Женщин-героинь можно было обнаружить и в стахановском движении, как, например, одну московскую работницу, добившуюся невероятных рекордов в производстве капусты. Но в целом доля женщин в стахановском движении была значительно меньшей. В то же время в 1936 году четверть всех женщин, состоявших в профсоюзах, были ударниками труда, превышающими норму производства152. Подавляющее большинство женщин были заняты в менее квалифицированном секторе производства, как, например, текстильном производстве или сельском хозяйстве, которые сулили меньше возможностей роста и социальных благ, однако в 1939 году уже треть всех инженеров страны составляли женщины, огромное большинство – 79 % – всех врачей также было представлено женщинами153. Несмотря на то что доступ к высшим должностям у женщин был ограничен и им приходилось испытывать двойной пресс, и работая, и пытаясь следить за домом и семьей, они считались неотъемлемой частью отряда строителей нового сообщества. Риторическое заявление Сталина в 1938 году о том, что «женщина в нашей стране стала великой силой», даже если учитывать то, что оно и маскировало истинную социальную реальность, заключающуюся в дискриминации, тем не менее ярко демонстрировало характер приоритетов, которые сильно отличались от приоритетов Третьего рейха154.

Ничто с такой полнотой не олицетворяло совершенно контрастный образ нового человеческого сообщества в двух диктатурах, как две знаменитые скульптуры, созданные для украшения павильонов обеих стран в Париже на Всемирной выставке 1937 года. В 1936 году русского скульптора экспрессиониста Веру Мухину пригласили создать гигантскую скульптуру, которая должна была стоять на вершине Советского павильона. В результате на свет появились «Рабочий и колхозница». Выплавленная из нержавеющей стали скульптура представляла образ нового мужчины и новой женщины. Огромных размеров, с прекрасными пропорциями, дышащие молодостью, две фигуры простирают свои руки вверх, обе фигуры одеты в рабочую одежду, у мужчины в руках молот, у женщины – серп. Решительные взоры обоих устремлены вперед, их лица напряжены, но в то же время горят страстью155. Статуя воплощает образы коммунистов, героических рабочих на марше. В отличие от этой скульптуры монументальные статуи в гитлеровской Германии, как правило, изображали мужчин-солдат и всегда подчеркивали их физические достоинства. Одной из наиболее известных была статуя Йозефа Торака «Товарищество», которую поставили за пределами немецкого павильона, прямо напротив Советского, и которая впоследствии украсила новый музей Немецкого искусства в Мюнхене, открытый в 1938 году. Две огромные обнаженные мужские фигуры, смоделированные в так называемом «арийском» роде, с огромными буграми мускул и хорошо высеченными лицами, стоят непреклонно бок о бок рядом друг с другом, один сжимает руку другого, выражая исключительную товарищескую связь между братьями по расе и товарищами по оружию. Выражение их лиц угрюмо, непреклонно и гордо; здесь нет движения вперед, только непреклонная защита156. Здесь нет товарищеских отношений с женщиной, вместо этого мощная эротика между представителями одного пола. Это скульптура расовых воинов.

* * *

Утопии существуют только в мечтах, у них нет шансов стать реальностью. По своей природе они представляют собой лишь недостижимый идеал, подобно «Утопии» Томаса Мора, которую автор преднамеренно поместил вне пределов досягаемости реальных людей. Оба, и советский и германский, эксперимента с переустройством общества могут быть без каких-либо оговорок названы дистопиями – режимами, породившими ужасы насилия, дискриминации, преследований и полного искажения реальности вместо обещанного идеального, бесконфликтного, хорошо организованного сообщества.

Пропасть, разделявшая утопические фантазии и социальную реальность, всем была совершенно очевидна. Советские города представляли собой смешение запланированных проектов и импровизированного строительства; на протяжении всех 1930-х и 1940-х годов новые городские трудящиеся были вынуждены жить в крохотных скученных квартирах. На каждого жителя Москвы в 1940 году приходилось в среднем по 4 квадратных метра жилой площади, что было на 30 % меньше, чем в 1930 году157. Многие жители новых городов проживали в коммунальных бараках, в мазанках или постройках из соломы. Уровень жизни стагнировал, если не снижался. Советский вариант «нового человека» существовал в условиях усиления насилия и роста преступности – «хулиганства» на советском языке, – и миллионы людей получали сроки в лагерях и трудовых колониях за мелкие преступления, которые социалистическая среда, как предполагалось, должна была искоренить. В гитлеровской Германии в сознании народного сообщества понятие «народа» воспринималось в узком, директивном смысле этого слова: в него не входили те, в ком видели биологически зараженных, уголовных элементов и лиц с социальными отклонениями; поэтому евреев, цыган и славян преследовали и уничтожали миллионами. Роль женщин сводилась к функции размножения, они не могли быть лидерами. Партия была сугубо мужским и насильственным сообществом, олицетворением которого была подчеркнутая брутальность СС. А результатом деятельности «нового человека» стали чудовищные преступления, совершенные им по всей оккупированной Европе во время войны.

При таких условиях идеальное сообщество должно было стать чем-то большим, чем просто тщательно спланированной фикцией, созданной для прикрытия истинного положения вещей, в котором царили насилие и произвол. И все же этот довод оставляет в стороне один важный момент: обе диктатуры были преданны идее нового общества, в которую верили самые широкие массы, встретившие ее с невиданным энтузиазмом, и строительство которого пользовалось поддержкой всех слоев населения. Обе системы строились на мифе о возможности достичь совершенства. Обе обещали устранить противоречия прошлого, построив взамен утопическое будущее. В конце 1930-х годов в Советском Союзе в лексикон строителей социалистического будущего была добавлена идея достижения «полностью бесконфликтного общества»158. В ноябре 1935 года, выступая перед рабочими, героями труда, Сталин лихо охарактеризовал наступившую эпоху, заявив: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей»159. Гитлер, начиная по крайней мере с 1935 года и далее, говорил так, как будто конфликты классового общества отошли в прошлое и вместо них установилась новая социальная гармония, в котором настоящее и будущее сольются в едином сообществе: «Наша революция – это новый этап… который приведет к завершению истории»160.