Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - Игорь Ефимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне казалось: чтобы решиться так огорчить старого приятеля, Гордин должен бьш сам сильно-сильно огорчиться этим романом. Но почему? Что могло вызвать такое огорчение? Неужели образы любимых классиков, представленные в письмах моей героини, настолько расходились с образами, которые он лелеял в душе? А возразить было нечего, потому что все главные моменты их судеб были документированы беспощадно? Или он до сих пор презирал «изменниц» и не мог смириться с тем, что моя героиня была изображена чуткой, привлекательной, любвеобильной? Но нет — ведь он был готов напечатать роман без её писем.
В ответном письме я заверил Гордина, что обиды не держу, но поделился горестным наблюдением: «Моя книга о советской экономике была отвергнута профессиональными экономистами, философские — профессиональными философами, исследование об убийстве Кеннеди — профессиональными историками. Видимо, пришло время, чтобы мой “филологический роман” был отвергнут профессиональными филологами. А так как они заправляют всеми журналами в России, надо готовиться к тому, что журнальная судьба этого детища будет нелегка».
Начались скитания рукописи по другим редакциям. Из «Нового мира» — отказ, из «Знамени» — отказ. Размышляя о причинах редакторских отказов, я склонялся к такому истолкованию: душа человека больше всего жаждет любви и свободы; а в романе исподволь, под разными углами, на разных драматических судьбах всплывает идея несовместимости этих двух вещей. Читатель, предчувствовавший — из жизни догадавшийся об этой несовместимости, жадно читает дальше; а читатель, живший в иллюзии, что всё можно было бы упорядочить, утрясти, договориться, одолеть неизбежность, впадает в грусть и хочет забросить рукопись подальше.
Журналом «Нева» тогда заведовал Борис Никольский, который печатал меня ещё в «Костре». Он отнёсся к роману одобрительно, но сообщил, что они взяли за правило не печатать вещи с продолжением, а в один номер роман не влезал. Я уже совсем приуныл, но вдруг от него пришло новое письмо, извещавшее меня, что остальные члены редакции тоже прочли и единодушно решили сделать исключение — нарушить принятое правило.
«Неверная» была опубликована в февральском и мартовском номерах «Невы» за 2006 год, и с этого момента началось довольно бурное плавание романа в океане российской словесности. В 2006 году издательство «Азбука» выпустило роман отдельным изданием и выдвинуло его на соискание премии «Большая книга». Я был польщён, роман, одолев первые ухабы, явно завоёвывал признание читателя. Но что меня радовало больше всего — чуть ли не в каждом втором отзыве мелькало признание: «Дочитал вашу “Неверную” и сразу кинулся к книжной полке — перечитывать Тургенева, Герцена, Тютчева, Бунина, Блока. Вы будто оживили их для меня заново».
Отзывы рецензентов распределялись в широком диапазоне — от возмущённо-презрительных до восторженно-благодарных, но ни в одном из попавшихся мне на глаза не мелькнул эпитет «скучно». Возмущённо-презрительные отклики пусть разыскивают в пожелтевших газетах мои недруги. Я же лучше приду на помощь тем, кто захочет переиздать роман, и подберу для них цитаты на заднюю обложку, попавшиеся мне в Интернете:
«Автор этого романа совершил невозможное. Взрослый мужчина Ефимов втиснулся в хрупкую оболочку юной героини, натуральной попрыгуньи-стрекозы, от лица которой написана книга. И совместил в одном увлекательном произведении житейскую драму и серьёзные историко-литературные эссе...
Ни один учебник литературы не даёт столь живого представления о писателях прошлого, как эти письма-очерки. Страсть, измены, свадьбы, муки ревности, скандалы, самоубийства тех, кого давно и надёжно приварили к чугунным пьедесталам, плавно сливаются с душевными метаниями самой героини». (Журнал Time-Out)
«Героиня Ефимова — не столько даже молодая женщина, носящая явно литературную фамилию Денисьева и не мыслящая ни одного дня своей жизни без любви, сколько сама по себе Любовь. Любовь, как изображена она в этом романе, — несомненно живой, одушевлённый предмет, нечто прекрасное само по себе.
Роман, сюжет которого как бы ходит по острому краешку, нигде тем не менее не срывается в обывательщину, в житейскую трясину. Он, напротив, обыденность поднимает — до уровня высоких человеческих чувств, душевной щедрости и широты». («Континент», 2006, №128) «[Литературное] расследование» ведется столь бережно и с таким вниманием к чувствам давно умерших, что исчезает всякое искушение обвинить автора в стремлении рьггься в чужом грязном белье... Напротив, по прочтении возникает желание вновь открыть для себя основательно забытых классиков. («Московская правда», 2007, 7 августа)
Журналистка Анна Кузминская раззадорила меня на подробный разговор о романе, и я рискнул выглянуть из-за спин своих героев и сказать что-то от себя про их судьбы и чувства. Отвечая на вопрос о выборе темы романа, я говорил, что это в традициях русской литературы — откликаться на горе, которое писатель видит вокруг себя. В советское время горя было полно, причём настоящего — война, террор, голод, нищета, но писать об этом было нельзя. Эмигрировав в Америку, я оказался в стране, которая сумела защитить себя от террора, голода и нищеты. И здесь, мне кажется, драма личных, семейных отношений выступила на первое место. Главное горе здесь — одиночество. Каждый второй брак кончается разводом, поколение за поколением вырастает в разрушенных семьях. Это какой-то океан горя — взрослого и детского — порой невидимого, не отлитого в слова протеста. Причём оно плодит само себя, потому что в человеке, росшем без любви и заботы родителей, умеющих создать тепло семейного очага, созревает ожесточение, чреватое — снова и снова — одиночеством.
Обо всём этом невозможно не думать, нельзя не писать. Ведь и моя героиня, до её эми1рации в Америку, росла в разрушенной семье. Предлагать рецепты спасения — не дело писателя, но его персонажи, мучаясь своими личными переживаниями, имеют право искать какой-то выход. И их часто выносит к этой больной теме: как людям — мужчинам и женщинам — жить друг с другом, чтобы стать источником радости и любви, а не подозрений и ненависти? Они страдают, мучаются, ищут — а я только вглядываюсь в их метания с бесконечным сочувствием и интересом. И если они находят какой-то новый — пусть даже не одобренный господствующей моралью — способ рытья туннеля из камеры своего одиночества, это не может не увлечь меня, это непременно будет вплетено в ткань повествования.
Кузминская спросила, не считаю ли я ложным традиционное представление о единственной и верной любви, воспеваемое классиками в последние пару веков.
Я уточнил: не ложное, нет, — но неоправданно расширенное. В романе приводятся отрывки из переписки Андрея Белого с Блоком, в котором оба поэта признают — и словами выражают — различие между влюблён и люблю. Вот эта-то важнейшая разница между двумя эмоциональными состояниями ускользала и ускользает от многих пишущих и читающих до сих пор.
Есть любовь и есть влюблённость. Нам привычно, когда сначала случается влюблённость, кидает двоих друг к другу, а потом — если повезёт — начинается любовь. Но миллионы раз происходит и в обратной последовательности: в дружеской или служебной или даже родственной компании между мужчиной и женщиной зарождается любовь — сначала почти неотличимая от дружбы, но потом — под ветерком вынужденной тайны — этот уголёк разгорается в костёр влюблённости. И дальше: измены, разводы, «аморалки».