Imprimatur - Рита Мональди

Девизе рассмеялся:

– К счастью, нет! Он ко мне никогда… гм… не приставал. По правде сказать, в Париже мы и словом-то не перемолвились. Говорят, он был обладателем редкостного сопрано во времена Луиджи Росси, Кавалли[146]… Пел для королевы-матери, которая питала особенную любовь с голосам такого рода, полным меланхолии. Ныне он оставил пение и занимается тем, что распространяет всякие небылицы, наветы, сплетни. Увы, – раздраженно закончил он.

Все было ясно: Девизе не любил Атто, зная о его репутации интригана. Однако бросив тень на аббата и прикинувшись большей деревенщиной, чем на самом деле, я завоевал доверие гитариста. Растирая его мускулы, мне будет нетрудно кое-что вытянуть из него, как это бывало с другими постояльцами, как знать, может, он и проговорится о чем-нибудь, связанном с Фуке. Главное, внушал я себе, чтобы он продолжал держать меня за простака, безмозглого и беспамятного.

Я достал из котомки самые пахучие эссенции: белый сандал, гвоздику, алоэ, бензой, смешал их согласно рецепту мэтра Николо далла Гротария Калабрезе с тмином, душистой смолой, лауданумом, мускатным орехом, камедью и легким раствором уксуса. Скатал из этого шарик, приготовившись втирать его в плечи и бока музыканта до тех пор, пока он весь не израсходуется.

Обнажив спину, Девизе уселся задом наперед на стул, лицом к зарешеченному окну: по его словам, созерцание дневного света служит ему единственным утешением в эти нелегкие дни. Он замолчал, а я приступил к делу, напевая вполголоса так приглянувшуюся мне мелодию.

– Вы сказали, пьесу вам подарила королева Мария-Терезия. Что ж, она сама ее сочинила?

– Да нет же, что ты выдумываешь! Ее Величество этим не занималась. Кроме того, это рондо – не какое-нибудь проходное сочинение, а творение моего учителя Франческо Корбетты[147], подарившего его Марии-Терезии перед смертью.

– Ах, так ваш учитель был итальянцем. А из какого города он был родом, позвольте узнать? К примеру, господин де Муре прибыл к нам из Неаполя, как и другой наш постоялец, господин Стилоне…

– Любовь, связывавшая Наихристианнейшего из королей и племянницу Мазарини, – достояние всех! Даже такой профан, как ты, наслышан об этом. Какой стыд! Слава Богу, хоть о королеве неизвестно ничего, кроме того, что Людовик ей изменял. Самая большая ошибка, которую можно совершить в отношении женщины, в частности Марии-Терезии, это удовольствоваться видимостью.

Я был глубоко задет этим замечанием, произнесенным им словно с какой-то искренней горечью. Смысл его слов был таков: чтобы судить о женской природе, никогда не стоит останавливаться лишь на том, что лежит на поверхности. Хотя рана, полученная мною от нашей последней встречи с Клоридией, еще кровоточила, на память тотчас пришло мгновение, когда она беззастенчиво упрекнула меня в том, что я не подал ей ожидаемого ею обола. Однако замечание Девизе с тем же успехом могло относиться и к нему самому. Я испытал укол совести от того, что посмел сравнивать королеву и куртизанку. И все же более всего сердце мое сжалось от тоски, одиночества в связи с отчужденностью между мною и Клоридией. Не в состоянии изменить что-либо, я уступил нетерпеливому желанию побольше узнать о Марии-Терезии, чья судьба, судя по словам Девизе, была горестна и исполнена страданий. Теплилась надежда, что его рассказ как-то примирит меня с предметом моего желания. Я расставил Девизе сети, произнеся заведомую ложь:

– Я слышал о Ее Величестве Марии-Терезии, но лишь мимоходом, от постояльцев. Может статься…

– Не может, а тебе определенно нужны лучшие наставники, – резко перебил он меня, – хорошо бы, ты забыл все те бредни, которых наслушался, и постарался по-настоящему понять, кем была Мария-Терезия и что она значила для Франции, да и для всей Европы.

Он заглотнул наживку, оставалось развесить уши и впитывать.

– Торжественный въезд совсем юной испанской инфанты Марии-Терезии в Париж по случаю ее бракосочетания с Людовиком, – повел Девизе свой рассказ, пока я катал пахучий шарик по его лопаткам, – стал одним из самых радостных событий французской истории. Прозрачным днем в конце августа 1660 года Людовик и Мария-Терезия прибыли из Венсена. Юная королева восседала на триумфальной колеснице, убранной так, как не снилось и самому Аполлону; ее густые вьющиеся волосы сияли подобно лучам солнца, ниспадая на черное платье, расшитое золотом и серебром, усеянное драгоценными каменьями; серебро украшений в волосах и белизна лица прекрасно сочетались с огромными голубыми глазами, ореол доселе невиданного великолепия окружал ее. Воспламененные видением юной девы, воодушевленные радостью и преданной любовью, которые испытывают одни лишь верные подданные, французы благословляли ее. Людовик XIV, король Франции и Наварры, был подобен божеству, каким предстает оно у поэтов; его затканный златом и серебром камзол уступал в достоинстве лишь тому, кто его носил. Под ним был великолепный скакун, целая кавалькада принцев крови следовала за ним. Мир между Францией и Испанией, предложенный стране в виде столь счастливого соединения двух богоподобных существ, вселил в сердца пошатнувшуюся было преданность своему государю, и все те, кому удача ниспослала видеть его в этот день, ощутили прилив радости от того, что являются их подданными. Королева-мать Анна Австрийская взирала на это зрелище с балкона на улице Сент-Антуан: достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы догадаться, какие чувства владеют ею. Молодые люди соединили свои судьбы ради прославления величия своих королевств, наконец замирившихся.

Ликовал и кардинал Мазарини: его труды политика, возвращающего Франции мир и процветание благодаря Пиренейскому миру, увенчались успехом. Потянулась череда празднеств, балов, опер, невиданные прежде роскошь, галантность расцвели при дворе.

– А что было потом? – подпав под очарование рассказа Девизе, торопил я его.

– Что потом, что потом… – принялся напевать Девизе. – Нескольких месяцев хватило Марии-Терезии, чтобы осознать, какая ей уготована судьба, и измерить верность, на которую был способен ее супруг.

Первые свои аппетиты король утолил с помощью придворных дам из окружения супруги. Если та и не сразу поняла, что за человек ее муж, то его галантные свидания с госпожой де Ла Вальер, фрейлиной своей невестки Генриетты Стюарт, которых он почти и не скрывал, просветили ее окончательно. Затем появилась госпожа де Монтеспан, подарившая Людовику семерых детей. Этот безудержный адюльтер разворачивался на глазах у всех при свете белого дня, так что Марию-Терезию, госпожу де Ла Вальер и госпожу де Монтеспан окрестили «тремя королевами».

Людовик поистине не знал удержу: удалил от двора несчастного супруга Монтеспан – Луи де Гондрена, для выражения недовольства облачившегося в траур и прикрепившего огромные рога к своему экипажу. Людовик выстроил для своей возлюбленной два великолепных замка с садами и фонтанами. В 1674 году Монтеспан одна царила в сердце короля, ее соперница Ла Вальер удалилась в монастырь. Новая фаворитка располагала для выездов двумя экипажами, запряженными цугом, за ними по пятам всегда следовала повозка с десятками слуг и съестными припасами. Расин, Буало и Лафонтен прославляли ее в стихах, быть принятым в ее апартаментах означало удостоиться большой чести, тогда как почести, воздаваемые королеве, не шли дальше обычных требований этикета.