Магистр. Багатур - Валерий Большаков

Геревит провёл его в баню и поручил двум дюжим мужикам, наказав им согнать с Сухова всё чёрное и злое. Мужики поклонились и повели Олега на заклание богу чистоты — в семи водах промыв, прополоскав, прокалив, пропарив.

Еле живой, «витязь» переоделся во всё чистое, домотканое и небеленое. За дверьми бани его поджидали две женщины. Они провели Сухова в пустующий длинный дом, в тот край его, где стояла огромная печь, а за стеной пряталась горенка.

Введя Олега в горенку, женщины с поклоном удалились.

Солнце уже садилось, и два маленьких окошка, заделанных прозрачной слюдой, пропускали внутрь рябиновый свет заката. Из темноты появилась Дана, обнаженная и притихшая. Она шла ломким шагом, ступая на цыпочках. Распущенные волосы спадали на грудь, небольшую, но красивой, точёной формы.

Олег разделся и приблизился к Дане. Огладил плечи, положил ладони на груди и сжал пальцы — тугие какие! Девушка дрожала.

— Тебе холодно? — спросил он.

Дана помотала головой.

— Мне страшно, — сказала она.

— Чего ты боишься?

— Я тебя боюсь… Я тебя обидела.

— Пустяки какие…

Сухов привлёк девушку к себе, обнял, погладил по спине. Дана, будто борясь с собой, медленно опускала голову, пока не уложила её на мужское плечо.

— Ой, — сказала она шёпотом, — он у тебя шевелится…

— Он?.. А-а…

Подхватив Дану на руки, Олег отнёс её на постель у тёплой стенки, уложил и принялся целовать всю — от шейки до коленок. Девушка постепенно оживала, её дыхание сделалось прерывистым, а соски набухли и отвердели. Девичьи руки исследовали мужское тело, совершая открытие за открытием. Дана прижималась к Олегу губами, грудью, бедрами, пока он не сдвинул девушку на край ложа, не спустил её ноги на пол и не раздвинул их пошире. И очень хорошо вошёл, очень бережно и нежно.

Девушка задохнулась, выгнулась всем телом, застонала, разбрасывая руки, извиваясь и трепеща, потом заключила Сухова в объятия, обхватила ногами, принимая и не отпуская.

— Милый… Ты милый…

— А ты миленькая…

Утомившись от трудов любви, он и она долго лежали рядом, потом Дана придвинулась поближе, прижалась робко, Олег крепко обнял её, и девушка расслабилась, положила голову ему на грудь, вздохнула.

— Ты уйдёшь? — спросила она.

— Я должен, — ответил он.

— А задержаться тебе никак нельзя? Хотя бы на денёчек?

— Нельзя, Даночка.

— Жалко…

Она погладила его по груди и нащупала нательный крестик.

— Это твой оберег?

— Да.

— А у меня тоже есть оберег! Я сейчас его тебе покажу.

Дана гибко прогнулась, дотягиваясь до своей одежды, и достала из складок тонкий шнурок-гайтан, на котором висела бронзовая монета с изображением то ли царя, то ли бога и с непонятной надписью вокруг.

— Вот! Надень. Он тебя защитит, это очень сильный оберег!

Олег послушался и нацепил на шею монету на шнурке. Подумал и снял с себя крестик на цепочке.

— А это надень ты. Если сюда придут новгородцы или ещё кто, выжигать язычников, как ос, покажешь им этот крестик. Поняла?

— Поняла.

— Тогда давай спать, берегиня…

Встал он рано-рано, солнце ещё только думало подниматься над дальним лесом. Вещи свои Сухов обнаружил за дверью, вычищенные или выстиранные. Оделся, обулся и пошёл седлать коней.

Провожала его одна Дана.

Баксоны лежали в рядок в конюшне, рядом с седлом. Перехватив его взгляд, дочь вождя сказала:

— У нас не крадут.

— Верю, — улыбнулся Олег.

Поцеловав Дану, прижав к сердцу это неожиданно ласковое создание, нежное и любящее, Сухов сказал:

— Прощай, миленькая, и будь счастлива.

— Буду, — пообещала девушка и шмыгнула носом. — Обязательно! И ты тоже чтоб счастливым жил! Ладно? А там будь что будет…

На воротах дежурил давешний рыжеволосый и рыжеусый. Он отворил створку и выпустил Олега за пределы крошечного мирка, увязшего в девятом столетии. Толком не узнав, как жили эти люди, отрекшиеся от крещения и сохранившие верность древним богам, чему они радовались, о чём горевали, Сухов устремился по тропе до могильных курганов, а там свернул на незаметную тропку. И она повела его на полудень, извиваясь змейкой между стволами деревьев.

К концу третьего дня пути Сухов одолел всхолмления Бежецкого верха и вышел к берегу реки Медведицы.

На весь путь до Торжка ему отвели пять дней. Судя по всему, он сможет управиться и за четыре. Можно было и не спешить, но Сухов не сбавлял взятого темпа — привык службу справлять только на «отлично». А конунг ли приказывает, базилевс ли, хан ли — какая разница?

…Олега с мысли сбил властный окрик. «Начинается…» — вздохнул Сухов. Верней, продолжается. Обернувшись, он увидел с десяток всадников, выезжавших из леса. И это не были посланцы брата Иоганна или воины-новгородцы. Ни одного шлема, ни одного копья или щита — все в тулупах и мохнатых треухах, с топорами, двое-трое с мечом или саблей. Разбойники? Похоже на то.

— А ну, стой! — донёсся злой вопль.

Олег обернулся и показал всей шайке неприличный жест. Лихие людишки взвыли, засвистели, пустили коней в галоп.

Савраска тоже прибавил ходу, сивка с буркой не отставали, а пара буланых, одолженных Бурундаем, и вовсе неслась впереди.

— Стой, хуже будет!

«Это мы ещё посмотрим…» — мелькнуло у Олега.

Отпустив поводья, он достал из саадака лук, правой выхватил стрелу. Наложив её, как надо, он резко повернулся в седле, оборачиваясь назад, одновременно выпрямляя левую руку. Низко загудела спущенная тетива. Нет, не прошли даром его штудии — срезень выбил пыль с шубы скачущего впереди, протыкая все внутренности. Всадник согнулся, хватаясь за живот, и кувыркнулся в снег, под копыта коней.

А Сухов снова выстрелил, крепко сжимая ногами тело скакуна. В этот момент он более всего походил на кентавра, какими их рисуют на картах неба.

Вторая стрела тоже нашла свою цель, правда, поразила она не конника, а коня. Бедный чалый, раненный в шею, упал, перевернулся в снегу, придавливая всадника и ломая кусты.

Тут самый крикливый из разбойничков вырвался вперёд. Схватясь за поводья левой рукой, он вытащил маленький, чисто плотницкий топорик, да и кинул его со всей мочи, метясь Олегу в спину. Верна пословица — не на того напал.

Сухов выловил в воздухе мелькавший топорик, примерился и метнул в крикливого. Тот от испугу шарахнулся в сторону и сшиб соседа. На них налетел третий, скакавший сзади, — вопли, крики, ржание смешались.