Магистр. Багатур - Валерий Большаков

— Вот он! Вот он! — завопил Яким Влункович, пальцем тыча в Бэрхэ-сэчена. — Враг твой! Сам видел, сам слышал, как он клялси тебя сгубить, великий хан!

Бэрхэ-сэчен резко побледнел, а Гуюк-хан склонился в седле, с интересом разглядывая пресмыкавшегося ороса.

— Правду ли говоришь? — спросил он, коверкая речь половецкую.

— Истинную правду! — поёрзал на коленках Влункович. — В Киеве видал его, в церкви латинянской! Он там крест целовал и присягал, что всех ханов ордынских изведёт, а тебе, великий, первому смерть причинит!

— Поклянись!

Воевода истово перекрестился.

— Христом Богом клянусь! — пылко сказал он. — И Пресвятой Богородицей! Да в аду мне гореть, ежели я неправду сказал!

— Навет! — каркнул Бэрхэ-сэчен, хватаясь за саблю, но крепкие руки кешиктенов уже схватили сотника, скрутили и на колени поставили.

Брат Иоганн, с искажённым от боли лицом, выгнул шею, желая встретиться глазами с Гуюк-ханом, а увидел неподалёку Олега.

— Хельгу твой враг! — выкрикнул он. — Зря, что ли, Бату в эльчи возвёл его? Не зря, а за услугу совершённую! Ты, хан, двух послов слал до князя киевского, так Хельгу обоих сгубил!

Сухов не почувствовал в тот момент даже негодования, одно лишь удивление, разочарование даже — он испытывал к доминиканцу-монголу уважение. А тут такая пошлая «сдача»! И проку от неё? Такой бесхитростный обман мог бы иметь успех ранее, когда Бэрхэ-сэчен ходил в чине тысяцкого, а Олег был никем, но теперь… Нет, не стоило сотнику повышать голос на эльчи! Сухов уже набрал воздуху в лёгкие, чтобы сказать всё, что он думает, но его опередил Пончик.

— Врёшь! — заорал Александр с небывалой свирепостью. — Это ты, желтоухая собака, сперва Абдаллу убил, а после и с Халидом разделался! А Олег всё видел! Он тебя догнать пытался, а ты сбежал, пёс!

Гуюк-хан, очень довольный — удалась охота! — обернулся к Сухову и спросил:

— Верно ли сказанное посланником коназа?

— Верно, ослепительный, — поклонился Олег.

— Вот, я же говорил! — торжествующе вскричал Яким Влункович, и Гуюк-хан сделал нетерпеливый жест кешиктенам. Ближайший из них подскочил к воеводе. Сверкнула сабля, и голова Якима Влунковича покатилась по рыхлеющему снегу.

— Казнить тебя, подлый джагун, не время и не место, — медленно проговорил хан. — Пускай все тумены увидят, как ты будешь умирать… на кресте! Ведь ты христианин? Вот мы и распнём тебя!

Князю Александру Ярославичу не по сердцу пришлись речи Гуюк-хана, но перечить он не посмел, сказал только:

— Тут деревня рядом. Скоро темнеть начнёт, а там и переночевать можно, и преступника запереть на ночь.

Хан подумал и милостиво согласился. Дружинники, нукеры, кешиктены всею толпой повалили к избам, черневшим невдалеке.

Олег, Пончик и Вахрамей заняли половину избушки на околице. В доме было тепло, вот только хозяева пропали — видать, в лес подались, от греха подальше.

Поужинав салом и хлебом с чесноком, все трое расселись по лавкам, и Шурик подробно, в лицах, поведал Сухову о своих приключениях. Олег выслушал его, не перебивая, а после дополнил рассказ:

— Видал я того терциария. В письме Рогерия было указание убить хана Бату, терциарий ответил, что так и сделает, подписавшись как брат Иоганн. А его настоящее имя — Бэрхэ-сэчен.

— Что-о?! — вылупился Пончик.

А Вахрамей крякнул от удовольствия и шлёпнул себя по коленям.

— Как загнуто всё! — восхитился он. — Да перепутано как! Заслушаешься!

— Да уж… — хмыкнул Сухов.

— А теперь всё с самого начала, — потребовал Шурик. — Повествуй!

И Олег стал повествовать. Разговоров хватило за полночь, пришлось Сухову, как старшему по званию, скомандовать отбой. Заснул он как убитый и проспал на одном боку почти до самого восходу. Дрых бы и дальше, но тут ему приспичило. Накинув шубу и не забыв прицепить саблю, Олег сходил до ветру, а спешить обратно в душную избу не стал — хорошо было на улице, тихо. Лёгкий морозец пощипывал щёки. Недвижный лес закрывал все стороны света пильчатой линией, особенно чёрной с востоку, где небо едва серело, разливая смутный свет, призрачный, бестеневой.

В предрассветной тишине были отчётливо слышны шаги кешиктенов, утаптывавших хрусткий снег, глухое мычание коров в хлевах. Неожиданно прорезался ещё один звук — лязг сабли.

Олег моментально насторожился и двинулся на шум. Выйдя к порубу,[162] куда заточили Бэрхэ-сэчена, он увидал, что низенькая дверца, сбитая из плах, раскрыта настежь. Один из стражей-кешиктенов лежал у стены поруба, истекая кровью, другой стоял, пришпиленный к срубу копьём, поникший и неживой. А третьего стражника уделывал Изай Селукович. Кешиктен сопротивлялся яростно, но допустил ошибку — вдохнул поглубже, собираясь кликнуть на помощь. Вот тут-то арбан и достал его, подрубая горло. Страж упал, с сипением разбрызгивая кровь из страшной раны.

— Здорово, терциарий, — глухо проговорил Олег.

Изай Селукович обернулся на голос и усмехнулся.

— Смышлён, однако, — сказал он.

Сухову стало паршиво — до последней секунды он боялся обидеть кумана, почитая своё прозрение глупостью. Ан нет…

— Небось братом Исайей наречён? — хмуро уточнил он.

— Смышлён… — повторил Селукович, остро и внимательно поглядывая на Олега. — Да, я терциарий и зовусь братом Исайей, чем и горжусь. Брата Иоганна выпустил я, поскольку брат Савватий не справился бы…

— Савватий? Савенч, что ли?

— Смышлён! — усмехнулся брат Исайя. — Времени у нас мало, Олег, а выбор у тебя невелик — либо ты присоединяешься ко мне, заменив Иоганна, либо…

— Либо я стану четвёртым трупом, — договорил Сухов понятливо. — Как Джарчи.

— Бог свидетель, — вздохнул брат Исайя, искренне сокрушаясь, — не хотел я его смерти. Но и своей не желал. Тоже пришлось выбирать…

— Последний вопрос. Это ты приказал Бэрхэ-сэчену не преследовать меня?

— Я, — признал Изай Селукович. — Надеялся поначалу, что ты примкнёшь к нам, а после привык… Так что ты выбрал? — спросил он, поигрывая саблей.

— А то ты не догадался! — фыркнул Олег, выхватывая клинок.

Они сошлись, скрестив сабли, и начался бой, победы в котором Сухов не желал, но вынужден был победить — жизнь была дороже дружбы. «Тоже пришлось выбирать…»

Изай Селукович пал на первой же минуте. То ли промах допустил, то ли что, но Олегова сабля втесалась в голову брату Исайе, рассекая ухо под кромкой шлема. «Дуулга…»

Арбан-у-нойон упал и раскинул руки. Его широко открытые глаза были устремлены в тёмное, засеревшее небо, но уже не примечали рождения зари. Брат Исайя умер.