Франклин Рузвельт - Георгий Чернявский

Некоторые авторы, включая биографов Дэвиса, пытаются в какой-то мере оправдать его поведение наивностью, слабым знакомством с советской действительностью и уж во всяком случае не связывая его оценку происходивших в СССР событий со страстью к коллекционированию. Но эти суждения не выдерживают критики. Дэвис был опытным юристом, отлично понимал, что на московских процессах 1937—1938 годов отсутствовали какие-либо доказательства вины подсудимых, вполне сознательно замалчивал либо фальсифицировал происходившее на этих процессах. Точно так же он в целом приукрашивал внутреннюю ситуацию в СССР и его внешнюю политику, являясь скорее представителем интересов Сталина в США, а не наоборот. К сказанному можно лишь добавить, что в мае 1945 года благодарный «вождь народов» удостоил Дэвиса ордена Ленина и это был единственный в мире зарубежный дипломат, получивший высшую советскую награду.

С течением времени Рузвельт стал всё больше прислушиваться к голосам журналистов и других объективных наблюдателей, всё меньше доверять информации посла. Видимо, последней каплей, переполнившей чащу его терпения, был прием Дэвиса Сталиным 5 июня 1938 года, на котором тот преподнес послу собственный портрет с надписью. Вслед за этим Дэвис был переведен на малозаметный пост посла в Бельгии, а через два года отозван в США.

К сожалению, в советской исторической литературе, посвященной США, можно встретить восхваления Дэвиса с его «глубокими оценками» советской действительности, призывами к активному сотрудничеству со сталинским режимом. В монографии В. Л. Малькова вообще не упоминается ни о «подарках», которые посол получал от советского правительства, ни об оценке им Большого террора, как будто этих сторон его незавидной деятельности не существовало. Мальков чуть ли не восторженно описывает характерные для донесений Дэвиса «самостоятельный анализ европейской ситуации, сложившегося соотношения сил, позиции сторон», указания на «динамичность его (СССР — Г. Ч.) развития», которая «превосходит всё, известное ранее», ни словом не упоминая о сильном приукрашивании послом советских реалий.

Однако и сам Рузвельт явно недооценивал тот феномен, который сложился в СССР в виде единоличной власти диктатора. Он полагал, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в пределах существующих международных отношений. Такой подход позже получил название «ялтинской аксиомы». Он был близок к истине лишь в тех пределах, которые соответствовали целям и намерениям Сталина. Тому ничего не стоило нарушить договоренность, когда он считал это выгодным для интересов СССР, как он их понимал, причем пытался найти любой повод для обвинения в этом партнера. Но в основном это случалось уже после Второй мировой войны, за пределами жизни Франклина Рузвельта.

Пока же, в середине 1930-х годов, Рузвельт отлично понимал, что США не готовы к крупным международным акциям ни на европейском, ни на тихоокеанском направлениях. Это и предопределило политику нейтралитета, выразившуюся прежде всего в законодательстве об эмбарго на продажу оружия воюющим странам, хотя с тем, как практически осуществлялась эта политика, президент далеко не всегда был полностью согласен, а в некоторых случаях — решительно не соглашался.

Соревнуясь в экспансионистских устремлениях с Гитлером, итальянский фашистский диктатор Муссолини летом 1934 года объявил, что независимая африканская страна Эфиопия является простым продолжением итальянских колоний Эритреи и Сомали и что он исправит «ошибку», как только в октябре окончится сезон дождей. Иначе говоря, были открыто объявлены сроки нападения Италии на Эфиопию.

Восемнадцатого августа Рузвельт, полагая, что Соединенные Штаты не могут оставаться безразличными к наглым аннексионистским планам, послал Муссолини личное предельно сдержанное письмо, в котором предостерегал его от необдуманных действий.

Будучи уверенным, что не получит ответа (или он будет провокационным и грубым), уже на следующий день президент написал еще одно письмо — на этот раз председателю сенатского комитета по международным отношениям Кею Питтмэну, с вопросом, сможет ли он получить от конгресса разрешение на чрезвычайную меру — наложение запрета на поставку американского оружия агрессору. Кто имелся в виду, не говорилось, но это было ясно без слов.

В тот же день Питтмэн ответил: его комитет решительно против того, чтобы президент страны своей волей определял, какая страна является агрессором, а какая нет. Стремясь парализовать любую новую инициативу Рузвельта по пресечению итальянской агрессии, Питтмэн в срочном порядке провел через конгресс резолюцию о нейтралитете с шестимесячным сроком действия, предусматривавшую эмбарго на поставку оружия воюющим странам, при этом никакого различия между агрессором и жертвой агрессии не проводилось. Рузвельт был вынужден подписать этот документ. Общественные настроения были таковы, что вступать в открытый бой с изоляционистами он не мог, поскольку явно проиграл бы его.

Сторонник активной и энергичной внешней политики, Рузвельт, таким образом, был лишен возможности подкрепить конкретными действиями свое письмо Муссолини. Сенатор Том Коннелли, энергично выступавший против агрессоров, был прав, заявив: «Несомненно, так называемый акт о нейтралитете сделал Муссолини, как и других диктаторов, смелее в планировании агрессии против своих мирных и более слабых соседей. Так произошло потому, что, как только начались военные действия, у президента Рузвельта не было иной альтернативы, как наложить эмбарго и на Италию, и на Эфиопию».

Рузвельт подписал первый закон о нейтралитете 31 августа 1935 года, признав, что его «негибкие положения могут вовлечь нас в войну, вместо того чтобы удержать от нее». Вначале Рузвельт настаивал на предоставлении ему дискреционного права, то есть возможности при чрезвычайных обстоятельствах делать исключения — применять закон только против агрессивной стороны. Однако изоляционистские настроения в стране оставались чрезвычайно сильными, их поддерживало большинство конгрессменов, и был одобрен другой проект, который такого права президенту не давал.

Главной в законе была первая статья, предусматривавшая, что «с началом войны между двумя или более государствами или в ходе ее президент объявляет об этом факте, после чего запрещается экспорт оружия, боеприпасов или военного снаряжения из любого пункта в Соединенных Штатах или их владениях в любой порт воюющих государств или в любой нейтральный порт для транспортировки в воюющее государство или для его использования». Было решено учредить особый орган для надзора за экспортом оружия. За нарушение эмбарго грозили штраф до десяти тысяч долларов, или тюремное заключение до пяти лет, или и то и другое одновременно. Закон также предусматривал ограничение плавания американцев на судах воюющих стран (они могли это делать только на свой страх и риск, не пользуясь защитой американских властей).

Хотя Рузвельт не был доволен этим законом, однако, учитывая расстановку сил в конгрессе, не считал возможным вступить в борьбу Правда, действие закона ограничивалось шестью месяцами, но позже оно было продлено до 1 мая 1937 года, а затем закон объявлен постоянным.