Искусство умирать - Сергей Герасимов

Он сошел со взлетной полосы, которая превращалась в широкую дорогу, потом дорога становилась неширокой, потом просто тропинкой, потом – просто травой. По колено в траве он поднялся на холм к перевалу и обернулся. Хлопнул еще один взрыв.

Где он находит их? – подумал Орвелл, – ведь больше ни одной не видно. Еще один взрыв, и еще. Ну да, у него еще остались целы системы распознавания. Он наверняка расстрелял всех или почти всех.

И в этот момент его ослепило и толкнуло в спину облаком одного большого взрыва. Когда он поднялся, на том месте, где еще недавно был Коре, зияла воронка с оплавленными краями и в ней плавало расплавленное вещество. Скорее всего камень. Камень был красным, таким, как лава, вытекающая из жерла вулкана.

Он вспомнил вулканы на Южной Гидре – тогда он и Коре тоже были вместе.

Орвелл отвернулся и пошел в сторону лагеря. Дождь сейчас был небольшим и приятно охлаждал тело.

Человек-кузнечик был не слишком голоден, поэтому он сьел только руки Самурая и содрал мясо со спины. На спине мясо было вкуснее и толще, зато руки приятно обгладывать. После этого он оттащил остатки к кустам и закопал там, надеясь, что тело сохранится хотя бы до вечера. Потом он лег и уснул. На том месте, где Самурай упал, остался небольшой предмет размером с толстую авторучку, немного похожий на огурец, только черного цвета. Это был реликтовый меч.

Лампочка загорелась, меч включился.

– Предупреждаю вас, – сказало оружие, – меня нельзя терять. Меня нельзя терять. Меня нельзя терять. Меня нельзя терять…

Никто не отозвался, меч помолчал и предупредил:

– Сейчас я включу зуммер. Сейчас я включу радиомаяк. Меня нужно срочно найти, меня нельзя оставлять так. Виновные будут строго наказаны. Напоминаю, что за мою потерю полагается смертная казнь.

Грунт зашевелился и меч затих, будто бы испугавшись. Что-то странное происходило с природой. Кусты стали раздвигаться, песок зашуршал и будто бы втянулся в воронку. Почва вокруг колебалась, было похоже на землетрясение, но для землетрясения колебание занимало слишком мало места. Вдруг почва провалилась и меч провалился с нею.

– Предупреждаю, – говорил меч, – предупреждаю, – со мной нельзя обращаться так. Я слишком ценный аппарат…

Слишком ценный аппарат постепенно погружался в воронку, которая, по мере погружения, все более и более становилась похожа на колодец. Ее стены состояли из одного базальта. Когда меч погрузился на глубину метров сорок, стены воронки сомкнулись над ним. Поверхность планеты снова выровнялась, снова подползли кусты, снова появилась трава, но больше не было слышно голоса абсолютного оружия. Человек-кузнечик проснулся, приподнял голову и снова уснул.

А два часа спустя по этому месту прошел капитан. Он успел отдохнуть и чувствовал себя сносно. Он шел к дому и думал о тех, кто остался там. Он думал о том, что еще можно сделать. Он думал о том, что все же сумел выполнить свой долг и думал о словах Коре – о том, что в жизни есь что-то поважнее долга.

А в это время меч все глубже, все дальше погружался в недра панеты, недра становились горячее и горячее. Меч, не переставая, издавал слова.

– Вам все равно не удастся меня повредить, – говорил он, – я абсолютное оружие. Я оружие, которое невозможно уничтожить. Я лучшее, что было созданно человеком. Я лучшее, что было созданно во Вселенной. Я самый ценный предмет на свете. Я величайшее достижение. Ради меня, ради моего создания, природа три миллиарда лет делала человека разумного. Ради моего создания зажглась звезда.

Ради моего создания возникла планета, непохожая на другие планеты. Ради моего создания когтистые динозавры рыли лапами каменистую землю и рвали глотки друг другу. Ради моего создания первый человек взял первую палку и ударил этой палкой другого человека. Ради моего создания первые племена в туманных лесах истребляли друг друга. Ради моего создания миллионы людей гнали бичами на бойню. Ради моего создания сжигали на кострах, колесовали и сажали на кол.

Ради моего создания сбрасывали атомные бомбы на города. Ради моего создания трудились миллионы гениев. Ради моего создания была изобретена письменнось, огонь, колесо, печатный станок и одежда. Я высшая цель природы – а ты хочешь меня уничтожить? Советую прекратить погружение, иначе вы будете наказаны по всей строгости военного устава. Советую вернуть меня на место. Меч передавал информацию во всех диапазонах, но никто его не слышал – слишком уж тяжела была толща камня над ним. Он заговаривался из-за жары.

Генерала Швассмана казнили тайно, на рассвете, по древней традиции – на рассвете казнить приятнее. И дышится легче, и меньше хочется умирать. Его камера была небольшой и не очень хорошо охранялась. Если бы Швассман попытался, он бы, возможно, смог сбежать. Он он даже не пытался. Несмотря на то, что с ним случилось, он все еще помнил о долге. Стены камеры были тонкими и шершавыми, нары были твердыми и очень заезженными, почти до блеска; в соседней комнате скрипел стул, кто-то ерзал, кого-то били, кто-то всрикивал – тихо, не имея силы на голос, кто-то разводил бюрократию, задавая ненужные вопросы. Окно было довольно большим и сквозь окно он видел крышу соседнего дома. По этой крыше ходил человек, тепло одетый, и пробовал что-то садить на крыше. Наверное, семена быстрорастущего дерева, – подумал Швассман. Два или три таких быстрорастущих дерева уже расли у дома. Небо было серым и лишь вверху проглядывала молочно-белая яркость, обещающая солнце к средине дня. А дальше, горизонту, тучи были рваными и красными, как будто налитыми внутренней кровью.

На улице было прохладно. Швассман смотрел в окно и ждал, когда за ним прийдут.

Пожалуй, горечи не было. Он никогда не боялся умирать, не боялся умереть и особенно он не боялся умереть такой вот смертью – простой, быстрой, без мучений.

Смерть без мучений была назначена ему уже потому, что он не был преступником, не совершал злодеяний. И все-таки, этот день, летний, но так похожий на осенний, все-таки это последний день.

Дверь открыли и вошел человек, одетый в халат, в медицинский халат.

Впрочем, уже давно палачи имели медицинское обазование и в свободное время подрабатывали хирургией. Хороший палач обязательно должен иметь медицинское образование, иначе он не сможет умертвить жертву так, как это предписано приговором. Сейчас ведь не средние века, когда всяких пугачевых приговаривают к четвертованию, а казнят отсечением головы, и никому нет до этого дела. Хороший палач может умертвить либо болезненно, либо безболезненно, либо так, что даже у видавших виды зрителей из передних рядов кровь застынет в жилах – но для того и покупают билеты на передние ряды.

– Ну, приступим, – сказал врач деловито.

Он открыл ящичек и стал раскладывать инструменты. «Ах, да, вам ведь пыток не предписано» – спохватился он и вложил большую часть инструментов обратно в ящичек. Остался только шприц и несколько ампул.