О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

Многие из этих мер были популярны в стране, но не все. Амнистия для заключенных ГУЛАГа привела в ужас обычных граждан Сибири и Урала, которые теперь столкнулись в своих городах с наплывом нищих, отчаявшихся людей, не имеющих ни работы, ни жилья. Уличная преступность возросла, вызвав панику и требования навести порядок, и эти настроения распространились по всему Советскому Союзу и продолжались все то время, пока заключенные возвращались домой. Освобождение обвиняемых по делу врачей было столь же непопулярным, хотя меньшинство (в основном интеллигенция) его приветствовали. Многие люди рассматривали антисемитскую кампанию как давно назревшую попытку решить серьезную социальную проблему, и смерть Сталина казалась им просто подтверждением того, что враги систематически убивали вождей. Позднее в том же месяце анонимный автор предупреждал Хрущева: «до процентов наших людей не верят, что Сталин умер своей смертью». Подозревали евреев. «Уберите евреев из правительства, люди не доверяют им. Они паразиты на шее людей. Если начнется война, они станут пятой колонной».

«Что значит освободить этих врагов, профессоров-убийц?» — риторически вопрошал корреспондент из Казани, когда жертвы дела врачей были освобождены. «Это означает, во-первых, очернение товарища СТАЛИНА, демонстрацию всему миру, что именно он санкционировал арест «невинных» людей; это означает, что товарищ СТАЛИН учил органы МГБ допускать произвол и применять силу». Часто такие письма адресовали Молотову, поскольку их авторы ошибочно ожидали, что он, как русский и старый сталинист, посочувствует. За исключением Ворошилова, остальные члены команды были малоизвестны советским людям. Ходили слухи, что Берия был евреем, а может быть, и Маленков тоже. «Люди сомневаются в… Маленкове и Берии, — писал казанский корреспондент Молотову. — Они называют их пьяницами, слишком торопливыми, некомпетентными руководителями, мечтающими стать Наполеонами. Вам, старым большевикам, следует избавиться от них»[771].

Молотов был человеком, которого команда считала своим старшим членом, точно так же, как и в 1941 году. «По всенародному и всепартий-ному мнению», позже писал один из осведомленных свидетелей, он был единственным достойным преемником Сталина[772]. Конечно, в течение нескольких недель после смерти Сталина он получил много писем, призывающих его сделать шаг вперед. «В трудный момент народ возлагает надежды на правильное руководство страной на ВАС» (самоназванная группа «старых большевиков»). «Мы убеждены, что вы, как настоящий русский человек, будете руководить нашим государством» (без подписи, но, очевидно, русский патриот). «Почему бы вам не стать нашим вождем?!» (группа тамбовских домохозяек); «Все мы, обычные люди, хотим видеть вас на месте Иосифа Виссарионовича!» (от «простой пожилой беспартийной женщины», которая плакала, когда писала). Женщины среди корреспондентов Молотова не делали никаких явных сравнительных суждений, но мужчины часто сравнивали: Молотов был их человеком, а «Маленков и Берия должны уйти»[773].

Молотов, однако, не проявил никаких признаков желания нарушить коллективное руководство. Опыт десятилетий сделал его таким же командным игроком, как и правой рукой Сталина. В первые недели переходного периода он, казалось, даже не пытался определить свою роль, а скорее ожидал «с непревзойденной дисциплинированностью и воспитанностью», чтобы «коллективный разум» команды сделал это за него[774]. Остальные были также заинтересованы в командной солидарности, опасаясь, как вспоминал Микоян, что народ заметит любые признаки фракционности внутри команды, что приведет к анархии. Тем не менее в команде в эти первые месяцы быстро появилась основная группа. Она состояла из Маленкова, Молотова, Берии и Хрущева. Остальные (Микоян, Ворошилов, Каганович и Булганин) заметили, что «четверка» проводила предварительные встречи, прежде чем обсуждать дела на Президиуме. Они вместе гуляли по Кремлю, оживленно беседуя; после работы трое из них, жившие в городе, уезжали в одной машине. Берия высаживал Маленкова и Хрущева у их квартир на улице Грановского, а затем отправлялся домой в свой особняк на улице Качалова.

Возможно, Микояна это раздражало, но он все еще чувствовал, что важные политические решения принимаются на заседаниях Президиума и что они действительно коллективные[775]. Такое впечатление было и у Дмитрия Шепилова, редактора «Правды», который посещал заседания Президиума в качестве члена без права голоса. Шепилов отметил, что Молотов обычно выносил на рассмотрение Президиума вопросы, которые ранее представлял на согласование Сталину: для него это не было трудной переменой. Маленков, который был главой правительства и, по обычаю, восходящему к Ленину, председательствовал на заседаниях Президиума, старался вести заседания демократично, изо всех сил добиваясь консенсуса и воздерживаясь от давления. Несмотря на то что Маленкова за рубежом рассматривали как вероятного нового лидера, Шепилов подчеркивает, как «естественно и искренне» он играл роль координатора команды: «Я думаю, что у него не было никаких помыслов об усилении роли собственной персоны»[776]. Конечно, это было разумно с точки зрения его прошлого опыта работы: Маленков всегда был послушным исполнителем и помощником Сталина и никогда не пытался действовать самостоятельно или оспаривать консенсус, и теперь он переносил эти навыки на новое игровое поле.

Однако были и исключения из этого замечательного проявления командного духа. Самым ярким исключением был Берия. Даже когда Сталин умер и Берия внезапно помчался обратно в город, Микоян, как он вспоминал потом, подумал: «Поехал брать власть». «Похоже, у него выросли крылья», — сказал другой наблюдатель[777], и скорость реформирования законодательства в следующие несколько месяцев во многом была обязана бешеному темпу Берии. В течение шести недель, став главой органов государственной безопасности, он освободил врачей-евреев, расследовал смерть Михоэлса и сообщил команде о причастности к ней Сталина, запретил применение пыток на допросах, передал большую часть промышленной империи МВД гражданским министерствам и начал освобождение более миллиона заключенных из ГУЛАГа[778].

Переходя к национальной политике, Берия настаивал на удивительно стремительной дерусификации в республиках, начиная с МВД. Латвийскому МВД было приказано за один день заменить всех русских на руководящих должностях латышами, и когда местные деятели возразили, что не могут найти столько латышей с безупречными биографиями для работы в службах безопасности, пришло указание все равно заменять. Тогда первый секретарь республиканской партии (латыш) осмелел настолько, что произнес свою речь на партийном пленуме на латышском языке, без перевода, так что русские ничего не могли понять, и, кроме того, воспользовался случаем, чтобы сказать, что с тех пор как во время войны Латвия вошла в состав Советского Союза, органы госбезопасности убили почти 20000 латышей и выслали в отдаленные районы страны еще боооо. В Литве ликующие продавцы стали демонстрировать свою неприязнь к русским, отказываясь обслуживать любого, кто не говорит по-литовски[779].