О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

Андреев после смерти Сталина не вернулся к работе в составе команды; он был единственным из живых членов команды, которого в марте 1953 года не включили ни в состав правительства, ни в Президиум[811]. Обеспокоенный гражданин из Пензы спрашивал, «почему [он] не в Президиуме?»[812]. Ясного ответа на этот вопрос не было. Возможно, проблема была в его глухоте, а возможно, новое руководство считало его слишком старорежимным сталинистом. В 1955 году Ворошиловы, Кагановичи и Булганины пришли поздравить его с шестидесятилетием. Как отметила в своем дневнике Екатерина Ворошилова, это было особенно трогательно, потому что «отчасти из-за состояния здоровья, а возможно, и по другим причинам Андрей Андреевич не мог уже так много работать»[813]. Все же ему оказали прощальный знак внимания, добавив его имя, явно уже позднее, к списку выдающихся деятелей, составленному к XX съезду партии, который состоялся в следующем году[814].

Маленков, которого многие за рубежом считали возможным преемником Сталина, был, похоже, вполне доволен работой в составе коллектива. Сын Хрущева Сергей позже сформулировал это как недостаток: Маленков «никогда ничем не руководил, он всегда служил при ком-то»[815]: сначала Сталину, потом Берии, а затем Хрущеву, не говоря уже о том, что дома им управляла волевая жена Валерия. Человеком, который, напротив, инстинктивно чувствовал, что у него есть задатки лидера, был отец Сергея, Никита Хрущев. Хрущев не был доволен растущей популярностью Маленкова, которого любили за то, что он облегчил экономическое бремя крестьянства и добился увеличения производства потребительских товаров для жителей городов. На второй год после смерти Сталина напряженность в отношениях между Маленковым и Хрущевым усилилась. Личные отношения, которые раньше были хорошими, ухудшились из-за оскорбительного, снисходительного тона, с которым Хрущев теперь разговаривал с Маленковым, что вызывало неловкость даже у его собственной жены и сына. Конфликт между ними, главным образом инициированный Хрущевым, чувствовался не только в Президиуме, но и мог быть угадан внимательными читателями газет, поскольку Хрущев начал публично противоречить Маленкову по таким вопросам, как ядерная война (Маленков считал, что она немыслима, а по мнению Хрущева, социалистический блок сможет в ней выжить), хотя имя Маленкова при этом публично не упоминалось. Молотов и Каганович, которые не любили Маленкова, подозревали его в отсутствии преданности идеям социализма и считали, что Хрущев — лучший социалист, пусть у него и не такие хорошие манеры. Они поддерживали этот конфликт, склоняясь в пользу Хрущева[816].

В конце концов в январе 1955 года Маленкова заставили уйти в отставку с поста премьер-министра. Его обвиняли в том, что у него были близкие отношения с Берией, а также в том, что, обещая увеличить производство потребительских товаров, он зарабатывал себе «дешевую» популярность. «Мы не сомневаемся в честности товарища Маленкова, — сказал Хрущев на пленуме ЦК, — но я очень сомневаюсь в его возможностях проведения твердой линии: у него нет твердого характера, хребта не хватает»[817]. Что, если ему придется вести переговоры с хитрым капиталистом, таким как британский премьер-министр Уинстон Черчилль? (Черчилль перед тем несколько раз намекал, что хотел бы получить приглашение в Москву, чтобы встретиться с новым премьером.) Маленков с его мягким характером может просто все ему сдать. Молотов и Каганович согласились, что Маленков оказался не на высоте. Тем не менее тот факт, что его заменил Булганин, который наверняка еще менее подходил для переговоров с хитрым Черчиллем, чем Маленков, говорит о том, что реальной причиной было не это. Маленкова не исключили из Президиума, а его новая должность министра электростанций была, по крайней мере, в Москве (и по его старой инженерной специальности). И все же, по словам сына, это был один из худших периодов его жизни[818].

Хрущев, как и Берия до него, ухватился за открывшуюся возможность и выдвинул целый ряд инициатив по внутренней и внешней политике. 1955 год ознаменовался появлением Хрущева в качестве фигуры на Западе, когда он совершил широко разрекламированные поездки — в Белград, Женеву и Лондон, а затем в Индию, Бирму и Афганистан, — от которых он был в восторге. Мировая пресса приветствовала это как огромный прорыв в отношениях, а также как свидетельство нового статуса Хрущева, но дома недовольные голоса шептались о том, что, разъезжая по миру, он тратит народные деньги[819]. По мере продвижения Хрущева во внешнюю политику с очевидным намерением установить более тесные отношения с Западом и приоткрыть границы Молотов стал относиться к нему все более критически, и их отношения, которые никогда не были особо близкими, становились все хуже. Как вспоминал позднее Хрущев, при всей своей интеллигентности Молотов был настолько ограничен и догматичен, что становилось просто жаль его[820]. Хрущев настаивал на примирении с югославским лидером Йосипом Броз Тито, которого Сталин и Молотов в конце 1940-х годов исключили из числа социалистов. Для Молотова, как, по-видимому, и для многих советских людей, Тито оставался ренегатом и предателем, и подобный поворот вызывал большую настороженность. Также была напряженность и во внутренней политике. Молотов полагал, что амбициозный и дорогой проект Хрущева по освоению целины, направленный на то, чтобы превратить Казахстан в крупный зерновой регион, был «нелепым», по крайней мере, так он позднее утверждал[821]. Что касается импульсивного решения Хрущева о передаче Крыма из Российской Федерации Украинской Республике в начале 1954 года, то, когда этот вопрос обсуждался на Президиуме, Молотов пробормотал, что это, конечно, неправильное предложение, «но, по-видимому, придется его принимать»[822].