Небо после бури - Саба Тахир

Я снова качаю головой и зову Коралию. Фрейлина забирает у меня Закариаса, и я выхожу в коридор. Харпер не отстает. Последние две недели мне не составляло труда избегать наших встреч – в конце концов, я практиковалась в этом искусстве много месяцев.

– Приведи Квина Витуриуса в малую комнату для аудиенций рядом с тронным залом, – приказываю я, пока он не сказал что-то еще, и тогда я просто взорвусь. – Мне нужно услышать его мнение относительно Понтилиуса и как с ним поступить… что ты де…

Харпер берет мою руку, прикладывает указательный палец к моим губам: «Тс-с». Тащит меня по коридору совсем в другую сторону. Мы спускаемся по каменным ступеням. У подножия лестницы громоздится куча строительного мусора. Обойдя ее, Харпер останавливается перед необъятных размеров недавно восстановленным гобеленом, прикасается к стене, и она отъезжает в сторону.

Мне знаком этот потайной ход: он ведет в какие-то кладовые и заканчивается тупиком. Раллиус приказал дворцовой страже проверять это место дважды в сутки.

И Харперу, без сомнения, это тоже известно. Я понимаю, зачем он привел меня сюда, и я испытываю чувство благодарности, такое сильное, что мне хочется схватить его и расцеловать прямо здесь, перед открытой дверью.

Забвение, вот что мне сейчас нужно. То, что избавит меня от этого сгустка боли в моей груди. Мне кажется, если я произнесу вслух имя Ливии, то мое сердце иссохнет и умрет. Харпер – это способ отвлечься, в котором я отчаянно нуждаюсь.

Когда мы заходим в коридор, он отпускает мою руку и зажигает факел. Мы идем через кладовую, заваленную битым кирпичом и досками, попадаем в следующее помещение. Оно больше, чем я ожидала, здесь даже помещается веревочная койка и небольшой столик с лампой. В углу я замечаю дубину, рядом громоздится куча крупных камней.

– Ты тут ночуешь? – спрашиваю я, разглядывая помещение.

Харпер качает головой.

– Здесь живут только призраки, Сорокопут.

В комнате холодно, но мне это безразлично. Я расстегиваю плащ. Однако Харпер протягивает мне дубину.

– Хм, – неловко бормочу я, взвешивая ее в руке. – И что мне с этим делать?

– Я обнаружил это место, когда мы впервые приехали в Антиум. Ты тогда рассказала мне, как погиб мой отец. – Он смотрит мне прямо в глаза.

– Я не понимаю.

– Я приходил сюда, чтобы кричать в темноте, – объясняет он. – Кричать и крушить все, что попадалось под руку.

– Но ты всегда такой спокойный.

– Всегда ли, Сорокопут? – Его серебристые брови взлетают вверх, и мне становится жарко.

Нет, Авитас Харпер спокоен не всегда – я это испытала на себе в дворцовых банях.

– Мне не нужно… не нужно ни плакать, ни браниться, ни… разбивать камни. – Я отбрасываю дубину. – Мне нужно… нужно…

– Кричать, – тихо говорит Харпер, возвращая мне дубину. – И ломать вещи.

Его слова пробуждают в моей душе нечто. Истерзанное и тоскующее – это нечто уже давно поселилось во мне, хотя я упорно не хочу этого признавать. Оно всколыхнулось в груди в тот миг, когда Маркус у меня на глазах перерезал горло моему отцу. И когда я услышала предсмертный крик Ханны: «Элли!». Оно вернулось, когда я смотрела на пожар Антиума. Когда умерла Кухарка, когда погибли Фарис и Ливви.

Я падаю на колени. Дикий крик вырывается у меня из груди, словно заключенный, много лет не видевший дневного света. Я снова ощущаю себя живой, но вместе с жизнью ко мне возвращаются боль и гнев. Я скорблю о тех, кого я любила. О тех, кого не сумела спасти. Я кричу, снова и снова. И когда крик сменяется каким-то первобытным, животным воем и стенаниями, я выхватываю у Харпера дубину и крушу камни.

Когда от валунов остаются мелкие осколки, я выпускаю дубину из рук, падаю на койку и сжимаюсь в комок. Слышу собственные сдавленные рыдания. Последний раз я так плакала, когда была совсем маленькой. Но тогда меня обнимали родители. И горе отступало.

– Я повержена, – шепотом повторяю я слова, услышанные от Пророка. Как же это было давно! – Я слом…сломлена.

Харпер опускается рядом со мной на колени, кончиками пальцев вытирает мои слезы. Потом склоняется надо мной, и я вижу, что он тоже плакал. Но глаза его полыхают свирепым огнем. Я редко вижу его таким.

– Ты сломлена. Но у сломанных вещей острые края. Сломленные люди смертельно опасны. Они ведут себя непредсказуемо. Их недооценивают, и в этом их преимущество.

Я шмыгаю носом и вытираю лицо.

– Спасибо, – бормочу я. – За…

«За то, что ты сейчас со мной. За то, что велел мне кричать. За то, что ты меня любишь. За то, что ты умеешь читать мои мысли».

Но я не говорю ничего этого вслух. Хорошо, что мы не занимались любовью здесь, в этом месте. Хорошо, что я так долго отталкивала его – сейчас мне будет проще сделать это снова.

Я возвращаю дубину на место и ухожу. Харпер ничего не говорит. Но я уверена: он понимает.

Мы оба видели, что произошло с людьми, которых я любила.

* * *

На следующее утро, на рассвете, я надеваю доспехи, выхожу из спальни и заглядываю к Закариасу. Малыш спит, рядом, на походной койке, дремлет Тас, Раллиус стережет у дверей.

– Сорокопут, – шепотом приветствует меня воин и выходит, чтобы дать мне побыть с племянником наедине.

Я долго стою над колыбелью ребенка. Протягиваю руку и осторожно касаюсь мягких, как пух, каштановых волос – такие же волосы были у Ливии в детстве.

– Клянусь, я буду тебя оберегать, – шепчу я, глотая слезы. Я отпустила свое горе, позволила рыданиям вырваться из груди. Больше этого не случится. – Любой ценой. Я смогу тебя защитить, лучше, чем я защищала их. Клянусь тебе в этом собственной жизнью.

И я ухожу, чтобы вернуть Империю, которая принадлежит моему племяннику.

Мы с Дарином сидим на большом камне на краю утеса и смотрим на полную луну. Я чувствую, что Ловец Душ уже рядом, хотя пока его не вижу – так жертва чувствует колебания воздуха, возвещающие о приближении хищной птицы.

– В чем дело?

Я вскидываю голову, и встревоженный Дарин вытаскивает из ножен меч. Вообще-то, мы на посту.

– Что ты там увидела?

Элиас подходит к нам, и у меня в ушах бухает пульс. Заметив Ловца Душ, Дарин издает страдальческий стон.

– Можно дать ему пинка? – спрашивает брат. – Я собираюсь наподдать ему как следует.

– Он спас тебе жизнь, Дарин.

– Я несильно, – настаивает он. – Ему даже больно не будет. Во имя всего святого, ты только на него взгляни. Если я его пну, то определенно сломаю ногу себе.

– Нет.

– Отлично. – Не обращая внимания на приветствие Ловца Душ, Дарин берет свой мешок. – Я в состоянии догадаться, когда мое присутствие нежелательно.