Марионетка для вампира - Ольга Горышина

— Сиди пока, — бросил барон коротко и вышел из машины.

Все это время я тупо смотрела вперед, но лишь сейчас заметила на крыльце пана Ондржея. Он вскочил, кинулся вниз, оступился, но быстро поднялся… А барон, которого я видела в зеркале заднего вида, уже открыл багажник и аккуратно достал оттуда покалеченного волка. Теперь я смотрела в боковое зеркало: зверь качался на трех лапах, все пытаясь опустить на снег четвертую, которую тут же поджимал. Ни капли жалости не осталось во мне. Ни капли. Тварь! И совсем не божья!

Рослая фигура пана Ондржея показалась в углу зеркала. Вот он подступил к волку, протянул руку и… Волк упал. Кто-то вскрикнул, но не так громко, чтобы заглушить второй выстрел. Стрелок попал зверю в голову. Дернулся волк или нет, не знаю. Мой взгляд прилип к розовеющему под серой тушей снегу. Барон? Откуда у него ружье? И где он сам…

Шея затекла, но я по-прежнему не дергалась. И не отводила взгляда от зеркала. Еще шаг, и пан Ондржей упал на колени подле волка. Я вздрогнула — грянул третий выстрел… Но за секунду до него в зеркале мелькнула белая тень… Нет, рубашка. Пан Ондржей рухнул по тяжестью барона, и я завизжала. По белой материи поползло пятно — красное…

Я выскочила из машины, упала в сугроб, схватила зубами снег и поднялась. Раненый барон уже лежал на спине рядом с мертвым волком. Раненый? Или…

Ноги заплетались, но я добрела до розового снега. Еще шаг, и пан Ондржей схватил меня за руку. Вернее, только хотел… Промахнулся. И ухватил тогда за шкирку. И когда ворот впился в шею, я захрипела. И поднялась с колен, так и не дотронувшись до барона.

Жив? Мертв? В голове шумело, в глазах двоилось, и теперь я сама судорожно хваталась за пана Ондржея, тыкалась носом в его свитер… И кричала что-то… Или это был не мой крик? Сквозь штормовой вой прорвался женский визг, грозный бас, шум отдаленной возни и… Голос барона:

— Вера…

Зов был тихим. Однако я рванулась на него быстрее ветра и, повиснув на руках чеха, забарабанила ногами по воздуху. Барон еще что-то сказал, но я уже не поняла, зато понял пан Ондржей, и под моими коленями появился снег. И под руками тоже. А на ресницы налипли снежинки и мешали слезам скатиться на щеки, и те розовыми мыльными пузырями взрывались прямо на глазах. Кровавое пятно, теперь уже на груди барона, приковало мой взгляд и не отпускало.

— Вера…

Кажется, барон снова что-то говорил, но, кроме своего имени, я ничего не разбирала, а может и имени не было, это мне просто хотелось его слышать. Я опустила ладонь на грудь барона, и его кровь медленно потекла сквозь мои пальцы…

— Пани Вера…

Вот это уж точно мне. Меня даже попытались поднять за плечи. Наверное, пан Лукаш, слишком большие руки, но я сумела скинуть их, оставшись на коленях подле барона.

— В сторону!

Это точно был пан Ондржей. Он толкнул меня плечом, и я завалилась в снег. Теплый… Почему он теплый? Я попыталась смахнуть снежинки и потом уставилась на окровавленную ладонь, на которую налипли мои волосы. Я отдирала их, словно от мухоловки, медленно откидывая голову в снег. На лицо падали снежинки, одна за другой, но больше я их не смахивала.

— Вера!

Я сумела повернуть голову… Господи, я лежала лицом к лицу с бароном. Его губы шевелились, хотя я и не слышала слов… Видела только кровавую пену на его губах… Или у меня сделались кровавыми слезы… Вокруг что-то шевелилось. Или кто-то, но меня не трогали.

— В кармане, да? — это был голос пана Ондржея. — Сейчас.

Потом он усадил меня и убрал с лица мокрые волосы. Я увидела руку… Но это была уже рука барона. А за ней шарф… Шарф пана Ондржея, которым чех успел стянуть простреленную грудь. Я поймала руку барона и, почувствовав между нашими мокрыми ладонями кольцо, вздрогнула. Потом, скорее на автомате, чем сознательно, умудрилась вставить в кольцо палец. Головы барон не поднимал. Делал все на ощупь.

— Я обещаю, пан барон, только не беспокойтесь.

Я услышала голос пана Ондржея, полностью пропустив слова раненого.

— Пан Лукаш, слышали? Как хотите, но доставьте его сюда… Ничего объяснять не надо, пусть берет печать и… Пан барон, вы меня слышите?

Может, он его и слышал, а я уже нет. Я сжимала руку барона, пытаясь удержать ускользающие пальцы, но не смогла.

— Что вы стоите? Торопитесь! Он уже без сознания! Пани Дарина, да уведите уже Веру…

Меня подняли… Кто, я не поняла… Просто пошла. Куда, не знаю… Споткнулась о волка, но не завизжала… Просто повернула в другую сторону. Я шла сама. Дрожащие на моих плечах женские руки ничего не делали. Босые ноги мяли снег, а пальцы судорожно сжимались в кулаки. Одному из них, правда, мешало кольцо барона Сметаны.

Я не знаю, куда подевались вечер и ночь. Первые часы замужества прошли мимо меня. За окном было утро. Раннее, тусклое, но все же утро. Я попыталась пошевелить затекшим телом — оно отозвалось болью. Тягучей, пробирающей до самого сердца. Надо было встать и подойти к кровати, на которой лежал мой муж. Неподвижно. Точно мертвый. А, может, уже и мертвый… Надо было. Но я не вставала и не подходила.

Пана Ондржея не было в комнате. Выходит, я задремала. У стула валялся полушубок, в котором тот просидел в натопленной комнате всю ночь. На мне же из теплого были только носки да шапка. Не знаю даже, почему до сих пор ее не сняла… Вечером я, как дура, натянула шапку на влажные волосы, сбегая вниз на зов пана Ондржея, и забыла про нее, хотя чужую кофту с чужой футболки скинула.

Батареи работали как жаровни, но даже желание выключить их и открыть окна не выдернуло меня из кресла. Я сидела неподвижно. Только время от времени шмыгала, пытаясь удержать в носу то ли сопли, то ли слезы. Там, по левую руку, на столике лежали документы, которые вечером оформлял нотариус, нарушая все возможные и невозможные законы Чешской республики и всего мироздания. Правильными в его документах были только номера паспортов. Все остальное — бред.

Свои церковные законы нарушил и священник, которого я сначала даже не заметила, тупо пялясь на изразцовую печь. Я и подпись ставила с закрытыми глазами. Плевать… За барона расписывался пан Ондржей. А нотариус даже не улыбнулся. Священник же наоборот улыбался, и от его улыбки я прятала глаза в пол все то время, пока пан Ондржей колдовал наверху над полумертвым женихом, и мне очень хотелось, чтобы лис оказался настоящим колдуном. Врачом он точно не был. А здесь нужен был и врач, и полицейский. Но никак не священник. Однако ни того, ни другого здесь не было и не будет. И никто не узнает ни про выстрел, ни про помешанного охотника.

Когда я взяла барона за руку, его рука была теплой, но лежала в моей ладони неподвижно. Глаз он тоже не открыл, и я, по требованию знахаря, опустила наши руки на кровать. Если бы не торжество момента, я бы попросила стул. Даже если не присесть, то хотя бы опереться на его спинку. Наверное, мое желание было написано на лице, и священник уложился в пять минут. Не помню, читал он какие-то молитвы или нет… Я думала в тот момент даже не о бароне, а о пане Кржижановском, сраженным выстрелом из трофейной винтовки. Пану Ондржею даже пришлось потрясти меня за плечо, когда от меня потребовалось согласие на брак. Барона, к счастью, не трясли. Он так и не вышел из забытья. И, может, уже не выйдет.