Сказание о Йосте Берлинге - Сельма Лагерлеф

О, Эрос! Ты, и никто иной, хозяйничал в этой роще. Старики помнят, как влюбленные пары искали здесь уединения. И даже сегодня, когда я проезжаю Бергу, досадуя на ухабы, крутые холмы и никогда не оседающую пыль, мне все равно радостно глядеть на эту поредевшую белоствольную рощицу и думать о вечно юной, сметающей все на своем пути любви.

Но в ту ночь влюбленных в роще не было. Там ждала Смерть. Все ночные звери видели ее. Они знали ее в лицо. Уже несколько дней подряд в лесу лаяла лиса, предвещая ее приход, а уж подполз по песчаной дорожке почти к самому дому. Ужи говорить не умеют, они даже лаять не умеют, но все и без того поняли, что явился он не сам по себе, а как предвестник Великой и Неизбежной. На яблоне перед окном капитаншиной спальни свила гнездо сова и леденила душу своими короткими стонами. Удивляться нечему – в природе так устроено. Все звери, кроме людей, чувствуют приближение Смерти и не находят себе места от страха.

Все, кроме людей.

А было еще вот что: исправник Шарлинг возвращался с вечеринки в пасторской усадьбе в Бру. Проезжал он мимо Берги часа в два ночи и видел, как в окне гостевой комнаты горит свеча. Дорога проходит совсем близко от дома, и он ясно видел желто-оранжевый язычок пламени и белую свечу.

Когда исправник рассказал историю о странной свече, зачем-то горевшей в полуночный час, веселые девушки из Берги подняли его на смех. Наверное, господину исправнику привиделось, хихикали они, у нас сальные свечи кончились еще в марте. Капитан поклялся, что в гостевой комнате уже несколько недель никого не было, а капитанша ничего не сказала, но заметно побледнела, потому что белая свеча с ярким пламенем может означать только одно – за кем-то из ее семьи скоро придет Смерть. Смерть-избавительница.

Вскоре, в один из самых солнечных дней августа, Фердинанд вернулся домой – работал землемером в северных лесах. Бледный и больной, он жаловался на сильную и постоянную боль в груди. И как только капитанша его увидела, сразу поняла, что ее сыну осталось недолго.

Значит, вот как… ее любимый сын, который никогда и никому не причинил зла, который ни разу за всю свою жизнь не огорчил родителей, должен умереть. Все радости жизни уже не для него. Он должен оставить дожидающуюся его красивую, нежно любимую невесту, богатые хутора, забыть тяжелые, стонущие удары кузнечных молотов – все это должно было принадлежать ему.

Моя бледная подруга! Ей так не хотелось идти в этот дом, она ждала почти целый месяц, до нового полнолуния, и наконец решилась. Она знала, что в этом доме все горести, все испытания, нужду и лишения встречали с кротостью, и у нее была слабая надежда – может, они и ее, избавительницу, тоже встретят терпеливой улыбкой?

Она медленно прошла по посыпанной песком дорожке, а длинная тень ее падала на траву, где то и дело вспыхивали в лунном свете алмазные капли росы. Она вовсе не напоминала удачливого жнеца с цветами на шляпе под руку со своей подругой. Она шла, как больная старуха, прятала свою устрашающую косу в складках черной мантии, а вокруг нее вились совы и летучие мыши.

В эту ночь капитанша лежала без сна и услышала, как кто-то стучит по откосу окна. Она села в постели:

– Кто стучит?

И если верить старикам, Смерть ей ответила, тихо и робко:

– Это я стучу. Смерть.

И тогда капитанша вскочила с постели и распахнула окно. Она увидела светлые тени сов, увидела черные стремительные стрелы летучих мышей, почувствовала знобкую ночную прохладу, но Смерть она не увидела.

– Входи же, – сказала она негромко. – Входи, подруга и избавительница! Почему ты так долго не приходила? Входи же и освободи душу моего сына. Я звала тебя, ждала, что ты придешь и избавишь его от мучений.

И тогда Смерть проскользнула в дом. Она обрадовалась, как может обрадоваться свергнутый король внезапно возвращенной ему на старости лет короне, как может обрадоваться ребенок в предвкушении новой игры. Подумать только, ее приглашают в дом!

На следующий день капитанша сидела у постели умирающего сына и рассказывала ему, как радуется душа освобождению от телесной оболочки, какое блаженство ждет ее там, в небесах.

– Не думай, что они там бездельничают, – сказал она, – они работают. И еще как! Какие там художники, сынок! Какие художники! Когда ты окажешься среди них, кем ты станешь? Как ты думаешь? Одним из скульпторов, которые без долота и резца создают розы и лилии? Или художником, подбирающим краски для закатного неба? Наверное… и каждый раз, когда солнце будет садиться, я буду смотреть и думать – это же мой Фердинанд! Кто же еще может нарисовать такую несказанную красоту?

Подумай, дорогой мой мальчик, как много надо увидеть, как много надо сделать! Подумай обо всех семенах, которые надо пробуждать к жизни каждую весну, подумай об осенних штормах, которыми надо управлять, иначе они разнесут все на куски. Подумай о снах, о миллионах снов, которые надо навеять людям! И, наконец, подумай, как они летают, наши души! Как они летают, свободные и счастливые, среди бесчисленных миров, созданных Господом…

И вспомни меня, мой мальчик, когда ты увидишь всю эту красоту. Ведь твоя бедная мать никогда и ничего не видела, кроме нашего Вермланда.

Но настанет миг, и ты предстанешь перед Господом нашим и попросишь, чтобы Он подарил тебе один из тех миров, что кружатся во вселенной. И Он, конечно, тебе не откажет. Когда ты полетишь туда, увидишь, что там темно и холодно. Скалы и пропасти, и больше ничего. Ни цветов, ни зверей. Скалы и пропасти. Но ты же попросил Бога, чтобы Он подарил тебе этот мир! И ты начнешь работать. Ты принесешь туда свет и тепло, посадишь траву и деревья, расселишь соловьев и ясноглазых газелей, ты возведешь холмы, устроишь красивые водопады и посадишь на равнинах ярко-красные, краснее не бывает, розы. А когда и я умру, Фердинанд, когда моя душа замрет в ужасе перед дальней дорогой, перед разлукой со знакомым краем, ты уже будешь ждать меня за окном, Фердинанд, в сверкающей золотой карете, запряженной райскими птицами.

И моей бедной, измученной душе будет оказана честь: ее пригласят сесть в эту карету, рядом с тобой. И когда мы подлетим к далеким мирам, которые с каждой минутой будут становиться все прекраснее и прекраснее, я спрошу тебя: не пора ли остановиться, мой Фердинанд? Вот здесь или вон там, правее?

А ты тихо засмеешься и натянешь невесомые птичьи вожжи. И наконец, окажемся мы с тобой в самом маленьком, но самом лучшем из миров, который человек в земной оболочке даже не может представить, и ты остановишь карету перед сверкающим замком и пригласишь меня в прибежище вечного счастья. Там кладовые битком набиты, и в комнатах за книжными шкафами не видно стен. И еловые леса не заслоняют мир – из своего окна я вижу лазурное море и залитую солнцем степь. И тысяча лет проходят там, как один день…

И Фердинанд умер, окруженный светлыми видениями, с улыбкой на устах, предвкушая вечное блаженство.

И даже моя бледная подруга, Смерть-избавительница, призналась себе, что никогда не встречала ничего подобного. Конечно, кое-кто плакал, но сам-то покойный светло улыбался! Кому? Старухе с косой, присевшей на край его постели!