Сказание о Йосте Берлинге - Сельма Лагерлеф

– Но Адриан, дорогой, подумай, что это будет за супружество! Мы же даже хотя бы чуть-чуть не влюблены друг в друга.

– Какая там любовь! Меня эта чушь совершенно не волнует, – в простоте душевной ответил барон. – Я люблю, чтобы подо мной был хороший конь, люблю охоту. Но я не из кавалеров. Я могу работать. И если бы у меня были деньги, я бы взял на себя управление усадьбой, чтобы мать хоть в конце жизни немного порадовалась. Я люблю работать, могу и пахать и сеять.

Он смотрел на нее своими добрыми глазами, и она знала, что он не врет. Она знала, что этому забавному гусару можно доверять. И она дала согласие на обручение, и не только потому, что ей хотелось поскорее оставить родительский дом. Ей просто был симпатичен этот веселый и честный юноша.

Но она никогда не забудет последовавший за этим месяц.

Барон Адриан с каждым днем становился все сумрачней – она это ясно видела. Он не то чтобы избегал ее, наоборот, приезжал в Бьорне каждый день, а то и два раза на дню, но Марианна не могла не замечать, как он подавлен. В компании оживлялся, мог даже пошутить, но, как только они оставались вдвоем, замолкал и скучнел на глазах. Что ж, она его понимала. Не так-то легко жениться на обезображенной болезнью женщине. В нем наверняка росло отвращение. Конечно же никто лучше нее не знал, насколько она уродлива. И она даже несколько раз подчеркнула, что не ждет от него никаких проявлений любви, никаких ласк, никаких признаний. Не помогло. Он, наверное, все равно представлял ее в роли жены, и это доводило его до отчаяния.

Так зачем мучиться? Взял бы и расторгнул помолвку, никто же ему руки не выкручивает. Она уже несколько раз ему намекала. Сама Марианна сделать ничего не могла – отец сказал, что после очередных приключений с помолвками на ее репутации можно будет ставить крест. В результате она от всей души презирала и того, и другого и мечтала только, как бы избавиться от своих повелителей.

* * *

Прямо перед парадной лестницей в Бьорне из песка торчала макушка большого камня, который всем изрядно надоел. На нем переворачивались повозки, служанки с тяжелыми молочными бидонами спотыкались и разливали молоко. Но камень никто не трогал – он был там уже много лет, и все к нему привыкли. Мельхиор Синклер помнил этот камень с детства и не видел причин, чтобы его выкапывать.

Но в самом конце августа две служанки несли тяжеленный ушат, одна из них споткнулась и сильно разбилась.

Случилось это ранним утром. Хозяин ушел на прогулку, и поскольку как раз в это время дня почти все работники были еще в поместье, госпожа Густава распорядилась выкопать камень.

Пришли шесть человек с ломами и лопатами. Работали довольно долго – надо было обкопать со всех сторон, обрубить корни, расшатать камень, который оказался намного больше, чем думали. В конце концов камень выкорчевали и откатили.

Заводчик вернулся, когда все уже было кончено. Легко представить, в какую ярость он пришел. Это уже не мое поместье! – кричал он. Кто посмел тронуть камень? Ага, значит, госпожа Густава распорядилась! Понятно, женщины вообще ничего не соображают. Она что, не знала, как дорог мне этот камень?

И он двинулся к камню, обхватил его своими медвежьими ручищами, поднял и положил в еще не закопанную яму. Валун, который еле подняли шесть человек! Долго еще этот подвиг обсуждали во всем Вермланде.

Марианна стояла у окна, смотрела, как ее отец тащит этот многопудовый камень, и думала, что еще никогда в жизни этот человек не казался ей таким страшным. Он был ее господином, повелителем – капризный самодур, не желающий знать никого и ничего, кроме своих прихотей.

Они как раз собирались завтракать, и Марианна стояла со столовым ножом в руке. Она инстинктивно подняла нож, точно собиралась замахнуться на отца.

– Марианна! – Вошедшая госпожа Густава перехватила ее запястье.

– Что случилось, мама?

– О, девочка моя, у тебя был такой странный вид…

Марианна посмотрела на мать долгим взглядом. Маленькая, сухонькая, рано поседевшая и вся в морщинах. А ведь ей всего пятьдесят! Она любит мужа, как любит хозяина собака, сносит от него тычки и побои. Странно, мать почти всегда в хорошем настроении, но впечатление производит самое жалкое. Похожа на дерево на морском берегу. Все его силы уходят на то, чтобы выстоять против штормовых ветров, чтобы вырасти, сил уже не хватает. Мать научилась выискивать обходные пути, привирала, если была необходимость, и, чтобы избежать упреков, притворялась глупее, чем на самом деле была. Вся она, от седых волос до кончиков пальцев, была творением своего мужа.

– А скажи мне, мама, – нарушила наконец молчание Марианна. – Ты будешь сильно горевать, если отец умрет?

– Марианна! Ты злишься на отца, я тебя понимаю. Ты всегда на него злишься. Почему мы не можем опять жить спокойно? Теперь-то, когда у тебя есть жених?

– О, мама! Что я могу с собой сделать, если меня бросает в дрожь, как только я вижу отца? Или ты ослепла? Неужели ты не видишь, что это за человек? Он неуемен, груб, невоспитан, настоящий самодур. Посмотри на себя, он сделал тебя старухой, а ведь ты еще вовсе не стара. Он же ненормальный! С какой стати я должна его любить? С какой стати я должна его уважать? Где его доброта, милосердие, жалость, наконец? Он кого-нибудь в своей жизни пожалел, кроме себя? Ну, да, силен, как зверь… да он и есть зверь! Он может в любую минуту убить нас, искалечить, выкинуть из дома. И за это я должна его любить?

И тут с госпожой Густавой что-то произошло. Откуда она только набралась мужества?

– Берегись, Марианна, – сказала она. – Мне начинает казаться, что твой отец был прав, когда выставил тебя из дому зимой. Тебя Бог накажет за такие слова! Тебе надо научиться терпеть без ненависти, страдать, но не мстить!

– Ах, мама… я так несчастна!

И тут до них донесся звук падения.

Они так никогда и не узнали, что послужила причиной удара – надорвался ли Мельхиор Синклер, перетаскивая этот проклятый камень, а может быть, он уже вошел в дом, стоял у дверей и слышал яростный монолог дочери. Когда они выбежали в прихожую, он был без сознания. Потом они никогда его не спрашивали, а он, даже если что-то и слышал, не подавал виду. И Марианна даже думать не решалась, что она, хоть и невольно, отомстила отцу. Но при виде распростертого тела на лестнице, на той самой лестнице, где она впервые осознала свою ненависть к отцу, обида, горечь и жажда мщения разом улетучились из ее сердца.

Он довольно скоро пришел в сознание. Несколько дней в постели, и отец стал тем же могучим Мельхиором Синклером.

Тем же, но не совсем. Вернее, совсем не тем.

И вот сейчас Марианна рассеянно наблюдала, как родители гуляют по саду. Теперь это стало традицией. Они почти не расставались. Он был недоволен, когда кто-то приходил, когда она исчезала куда-то хотя бы ненадолго, – не хотел разлучаться с женой. Он сразу очень постарел, не мог даже заставить себя написать письмо, просил Густаву. Ничего не решал сам, всегда спрашивал жену, и вдруг оказалось, что теперь ее, а не его слово стало в доме законом. И откуда только взялись в нем кротость и добродушие? Он и сам замечал, как изменился и как счастлива его жена.