Кукольник - Генри Лайон Олди

Здесь ничем не пахло.

И все же…

Он ничего не помнил. На арене кто-то упал (…кто?!), захотел встать, стараясь подхватить выбитый меч, и не смог; с ним что-то делал (…что?!) второй дуэлянт, а трибуны в едином порыве вскочили, изрыгая хвалу и хулу, правые руки протянулись вперед; Лючано тоже тыкал рукой в арену, сжав кулак и оттопырив большой палец, но куда смотрел этот наглый большой палец, в синее небо или в желтый песок, сверху присыпанный крошкой мрамора, он не помнил, не мог вспомнить, как ни ломал голову, и надо было подтянуть штаны, потому что за дверью гальюна ждали своей очереди…

«Если хозяин Гай убит, малыш, ты свободен».

Он прислушался к собственным ощущениям. И ничего особенного не услышал. Если свобода такова, как узнать ее в лицо? Остаться в сортире, запереться, держать оборону и не выходить вопреки правилам? Глупо, ужасно глупо…

Завязав шнурок, поддерживающий штаны, Лючано толкнул дверь и вышел.

Очередь рабов топталась на месте. Но не позывы опорожнить мочевой пузырь были тому причиной. На лицах роботов гасли отблески диких эмоций цирка. Дрожали руки, ноги подгибались или непроизвольно шли в пляс, чтобы прервать коленце на середине. Низкорослый техноложец, который учил Лючано убирать ангар, сел на пол и заплакал. Молоденькая девушка корчила гримасы; глаза ее напоминали стеклянные пуговицы. Двое варваров бодались, встав на четвереньки и радостно мыча. Лысый подросток без бровей и ресниц — повинуясь арганской моде, он свел волосы на голове еще до рабства — хлестал себя по щекам.

Проходящие мимо по коридору помпилианцы не вмешивались.

Лючано стоял и смотрел.

Минута.

Другая.

Третья.

Варвары перестали бодаться. Девушка оставила гримасничать, вошла в гальюн и заперла за собой дверь. Техноложец-коротышка встал, почесал нос и прислонился к стене. Подросток тронул ладонями красные от ударов щеки, с равнодушием механизма опустил руки и замер.

Цирк закончился.

Отправившим «естественные надобности» следовало идти на вторую палубу, на построение. Лючано честно побрел куда следовало, плохо соображая, идет он туда как свободный — освободившийся? — человек или ведомый рабским инстинктом. Ноги двигались сами, но это ничего не значило.

— Всем! Всем! Всем!

Он не узнал голос, громыхнувший по внутренней связи галеры.

— Всем занять свои места согласно стартовому расписанию! Объявляется тридцатиминутная готовность! Сервус-контролеру I класса Марку Славию срочно прибыть в капитанскую рубку!

Ноги сорвались с места, неся тело в ходовой отсек. Остановиться Лючано не пытался. Больше не оставалось сомнений, кто победил в дуэли «на клеймах». Хозяин Гай командовал так, словно делал это, впервые в жизни надев офицерские погоны и получив под начало боевой корабль. Тысячи лет эволюции стояли между приказом готовить галеру к полету и рыком первобытного самца, разорвавшего грудь конкуренту ради власти над племенем, — тысячи лет, и все насмарку, потому что века спрессовались в единый миг.

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья был искренне рад за отставного гард-легата Гая Октавиана Тумидуса, кавалера ордена Цепи и малого триумфатора. И, несясь по коридорам, не пытался выяснить, откуда растут корни этой радости.

Из выжженного «клейма»?

Из варварского городка, где трое спасали друг друга?

Из стадного желания победы вожаку?

— Медикус-контролеру Лукуллу! Немедленно прибыть в гостевую каюту Тита Эмилия Сальвия!

Выдержав паузу, легат добавил с нескрываемым удовольствием:

— Тит Эмилий Сальвий нуждается в ваших профессиональных услугах!

«Этого, конечно, можно было и не объявлять на всю галеру, — подумал Лючано, замечая, что ноги принесли его к дверям навигаторской рубки. — Обошелся бы коммуникатором… Слаб человек, слаб и тщеславен!…»

У входа в рубку топтались трое рабов из «квартета» резервного энергообеспечения, ожидая, пока навигаторы их впустят.

Если бы я был героем-любовником, я бы портил девок косяками.

Если бы я был героем-резонером, я бы всех научил, как жить.

Если бы я был героем-неврастеником, я бы заламывал руки.

Если бы я был бытовым, иначе рубашечным героем, я бы ругался при дамах.

Если бы я был характерным героем, я бы носил бакенбарды.

Ах, если бы я хоть чуточку был героем!…

— …эх, если б и облако с ходу проскочить! Через РПТ, в гипере…

— Ага, помечтай! Знаешь, как эта зараза называется? Могила «Антекурсора»!

«„Антекурсор“ — машинально перевел Лючано с помпилианского, — означает „Пионер“. Хорошенькое дело: могила…»

Сознание, размазанное РПТ-маневром по Вселенной, медленно собиралось в одну точку. Но точка сбора находилась отчего-то вне его головы. Перед глазами мельтешили цветные сполохи звезд, в ладони толкались рукоятки «весел». Во рту пересохло, воняло едким потом и еще — озоном. В ушах долдонили знакомые голоса навигаторов: ворчуна и энтузиаста. Татуировка Папы Лусэро молчала, а способность мыслить здраво, как собака, оборвавшая привязь, болталась по рубке туда-сюда, не торопясь вернуться на место, в черепную коробку.

«Смахивает на выход Лоа из тела», — сказал маэстро Карл.

«Лишь отчасти», — не согласился Гишер.

Маэстро не стал спорить.

— Это который «Антекурсор»? Тот самый?! Он что, здесь и гробанулся?!

В горле несуеверного толстяка-навигатора булькнуло.

— Тютелька в тютельку. — Ворчун, напротив, бодрился. Чувствовалось, что бодрость дается ему большой кровью. — Зря наши облако «могилой» назвали. Если б корабль тут остался — тогда другое дело. А так… До сих пор по всей Галактике вывертней находят.

— Вывертней?

— Ну да… Тела, наизнанку вывернутые. Кое-кто, говорят, в скафандре был. Представляешь красоту: снаружи кишки-потроха заледенели, а внутри — скафандр! Умники вроде тебя… хотели в гипере проскочить…

— Ты меня не пугай, я пуганый!

— Пугать его, обормота… «Кубло» местное видал? В облаке флуктуации — что крыс на чуланском зерновозе. Гиперспатиум до дыр изъели: сунься — костей н соберешь. Да и в обычном континууме такое творится…

— Навидался, когда сюда шли. На верхнем субсвете думал, ан нет… Вихревик прохлопаешь или нейтрал-магнитку — пернуть не успеешь: все, приехали.

— Именно. Сюда крались, обратно на брюхе ползти будем. Чем выше скорость, тем острее фаги корабль чуют. На досвете они кого хошь догонят. Проход узкий, край плывет…