Кукольник - Генри Лайон Олди

Новая звезда арт-транса: Лючано Борготта по прозвищу Тарталья!…

— …в общем, долетели. Вы не знаете, что с Сунгхари? Она в лазарете?

— Не знаем.

— Мы ее со дня высадки не видели.

— Надеюсь, с брамайни все в порядке. Что-то у наших хозяев на «грядке» не заладилось. Недооценили местных. Интересно, как помпилианцы так опростоволосились?

— Логическая задача?

Вопрос Лючано был скорее риторическим. Он и не думал, что близнецы воспримут его как руководство к действию. Но для юных гематров любая загадка оборачивалась пользу, давая пищу для умозаключений. А значит — для развития врожденных способностей.

— Когда здесь побывал разведчик?

— Не знаю… — Лючано постарался вспомнить разговор в навигаторской рубке.

«Откуда близнецы знают о разведчике? Дурак! Они же гематры! Вычислили. Для них это как дважды два».

— При мне не говорили — когда. Считаем на пальцах: пока собрал данные, пока вернулся, сообщил, пока приняли решение, подготовились, собрали эскадру, долетели…

— От трех месяцев до полугода, — подвел итог Давид. — Если на пальцах.

— Тогда все ясно.

— За это время в обследованной части планеты изменилась политическая обстановка.

— Начались военные действия.

— Скорее всего, гражданская война.

— Поэтому под городом и оказались кавалерийские части, а на рейде — боевой корабль.

— Которых при первом осмотре здесь не было.

— А проверить обстановку заново помпилианцы не захотели.

— Они слишком уверены в себе и презирают всех остальных.

— Особенно варваров.

— За что и поплатились, — резюмировал Тарталья, наполняя последнюю кружку. — Хотя не столько хозяева, сколько рабы.

Перед глазами стояла неприятная картина: раб-техноложец валится на землю под ударами лопаты.

— Потери среди рабов помпилианцы в расчет не принимают. Восполнят захваченными на планете.

— Я знаю. — Лючано поспешил сменить тему. — А хозяин Гай вызвал Тита на дуэль. Вы не в курсе, как они на дуэлях дерутся? Из лучевиков друг в друга палят? На кулачках? В монографии вашего дяди про это не написано?

— Написано.

— В другой монографии, не в дядиной, — уточнила Джессика, божество точности. — У помпилианцев в случае конфликта личностей практикуются дуэли на «клеймах».

Лючано ничего не понял, но переспрашивать не стал. Когда они покидали камбуз, Джессика тронула его за рукав.

— Мы с Давидом еще раз пересчитали вероятность того, что мы снова станем свободными. Было семнадцать процентов, а сейчас — двадцать один. Поле событийно-вероятностных векторов меняется.

Она наморщила лоб и сделала вывод:

— Это хорошо.

Обедая, Лючано юлой вертелся на месте, высматривая Сунгхари. Нет, брамайни видно не было. Он успокаивал себя, но дурные мысли жужжали в голове стаей мух.

После обеда наступало время для «отправления естественных надобностей». Дождавшись своей очереди, он оккупировал тесную кабинку биогальюна. Спустив штаны, устроился на жестком сиденье, нагретом задницами предыдущих посететелей, сосредоточился — и на него упало солнце.

Вслед за солнцем обрушился шум голосов.

Солнце и люди — в галерном сортире?!

Спешно пытаясь натянуть штаны, Лючано обнаружил, что рабская одежда исчезла, сменившись длинной тогой и сандалиями, а сам он сидит не на казенном «стульчаке» — на длинной каменной скамье, подстелив для удобства плащ.

Вокруг гудела толпа.

III

Солнце жарило как бешеное.

Вытирая пот краем одежды, Лючано озирался по сторонам — в этом цирке он находился впервые.

«Ты вообще в цирке был всего три раза, — сказал издалека маэстро Карл. — Ты говорил, что не любишь цирк. А в таком и подавно… Малыш, мне это не…»

Голос маэстро звучал еле слышно, почти сразу сгинув в реве толпы.

Кругом орали, ели, спорили, делали ставки и заключали пари. Рядом с Лючано толстый увалень кидал в рот ломтики кровяной колбасы, заедая лепешкой. От увальня воняло чесноком. Ярусом ниже бранились две женщины, честя друг друга последними словами. Каждой казалось, что соседка заняла на ступеньке, служившей им скамьей, слишком много места. Рядом со скандалистками сидели близнецы, брат и сестра — совсем еще дети, они чинно сложили руки на коленях и глядели вниз, на арену, забыв моргать.

— Давид? — неуверенно спросил Лючано. — Джессика?

Рыжие гематры повернули к нему головы, вежливо кивнули, здороваясь, и снова уставились на арену. Бесстрастность детей не удивила Тарталью: наверняка гематры уже успели что-то вычислить, уяснить и разложить по полочкам. Удивило другое: он не испытывал дискомфорта. Словно цирк, до краев наполненный возбуждением и ожиданием, являлся для осужденного невропаста чем-то привычным и естественным.

У удивления было имя.

Игла ожога в татуировке Папы Лусэро.

Иначе отставной директор «Вертепа» и не задумался бы над несообразностью ситуации. Цирк? — ладно. Арена, амфитеатр, скамьи-ступени? — обычное дело. Аншлаг зевак? — почему бы и нет?! Он чувствовал себя частью толпы, плоть от плоти ее; он даже ясно помнил странное:

«За полчаса до начала я бродил перед входом. Купил миску луковой похлебки, обсудил с друзьями шансы нашего фаворита. Чуть не подрался с одним прохвостом, с бородавкой на носу…»

С бурлящей массой зрителей его связывали тонкие, но прочные нити, вторгаясь в душу и разум. Варясь в общем котле, он терял собственную личность, из отдельной морковки превращаясь мало-помалу в наваристый суп с фрикадельками.

Последнее сравнение, кажется, принадлежало маэстро Карлу.

Но он не был в этом уверен.

Внизу, отделяя арену от первых рядов, шел высокий парапет. За подиумом тянулся ров с водой, огороженный железной решеткой с острыми наконечниками в форме сердец, перевернутых вверх тормашками. Воображение сразу нарисовало уйму свирепых хищников — беснуясь, они пожирали один другого, страдая от невозможности выбраться к зрителям и подзакусить как следует.

Запах от кровяной колбасы, которой смачно чавкал сосед-увалень, стал невыносим, но пересесть было некуда. Приходилось терпеть.

По правую руку от Лючано, в западной части цирка, высились тринадцать арок. Из центральной на арену только что вышел человек. Он напоминал продукт воображения арт-трансера, формирующего менталообразы для фэнтези-боевика с историческим уклоном. Голову человека венчал шлем с четырехчастным забралом и крылышками. По бокам гребня шли многочисленные грифы и арабески. Над бедрами шлемоносца крепились ремни, с которых свисал стеганый фартук. Правую руку и плечо защищал наруч, судя по цвету, сделанный из бронзы. Правую голень закрывал понож.