Светская дурь - Бен Элтон

Питер Педжет сидел в гостиной, глядя прямо перед собой. Его семья молча вышла через открытую дверь у него за спиной.

– Прощайте, дорогие. Прощайте, – сказал он.

Они не ответили.

Томми сидел на заднем кресле длинного лимузина. В руках у него было письмо, которое он получил от участника группы анонимных алкоголиков тюрьмы Старнстед. Письмо, в котором содержалась некая информация, за которую Томми был рад щедро заплатить. Теперь ему оставалось только ждать и надеяться.

Дверь тюрьмы открылась, и появилось несколько женщин. Одной из них была Джесси, и она оказалась еще прекраснее, чем он помнил. Ее лицо округлилось, но кость осталась такой же тонкой, как у эльфа. И эти глаза, темные, искрящиеся, злые глаза на молочно-белой коже.

Сердце Томми забилось, словно готово было разорваться. Он нашел ее.

Почти всех вышедших кто-нибудь встречал, и вскоре все они разбежались взволнованными маленькими группками, но Джесси была одна. У нее никого не было. Когда она повернулась и пошла по улице, Томми распорядился, чтобы машина ехала рядом с ней.

Томми опустил стекло и заговорил:

– Привет, Джесси.

– Отвали, – сказала она, не оборачиваясь.

– Это я, Джесси.

– Слышь, друг, йа же сказала, отвали! Йа больше не продайусь. – Она по-прежнему не смотрела на него.

– Джесси, пожалуйста… Я хочу кое-что тебе предложить.

Джесси развернулась в ярости, в глазах огонь, рот оскален.

– Слушай, ты, гаденыш! Йа сказала…

Томми быстро заговорил:

– Я хочу предложить тебе пункт третий! Пункт третий великого плана! Каникулы… Солнце… Я хочу предложить тебе солнце. С утра до вечера, солнце везде! Чтобы оно отражалось от земли, ласкало одежду, путалось в волосах… чтобы купаться в нем…

Тони остановил машину. Томми казалось, что Джесси смотрит на него через открытое окно целую вечность.

– Мы раньше встречались?

– Да. Однажды. И с тех пор я ищу тебя.

– Кто ты?

– Я ведь уже говорил тебе. Я – Томми Хансен.

Питера Педжета обвинили по свидетельству очевидцев в употреблении наркотика класса А. Лаура, Курт и Саманта свидетельствовали против него в обмен на иммунитет от преследования по факту их собственного употребления наркотиков.

– Питер Педжет, – в голосе судьи звучало испепеляющее презрение, – ваше преступление намного хуже злоключений незадачливых наркоманов-подростков, которые появляются передо мной время от времени. Вы были облечены уникальным кредитом доверия и ответственности, у вас была счастливая возможность возвыситься до уровня величайших людей на земле. Из всех граждан этой страны именно вы более всех должны были подавать пример другим, – и все же вместо этого вы предпочли сполна утолять свою отвратительную жажду секса и наркотиков, преследуя молодых невинных девушек и используя свое служебное положение, чтобы склонять их к сексу и наркотикам. Более того, когда появились доказательства ваших аморальных и преступных наклонностей, вы попытались ввести в заблуждение всю нацию, служить которой вы были призваны. Вы лгали парламенту, вы лгали полиции, вы лгали своей семье и народу. Может ли более горький список лжи быть зачитан в суде? Сомневаюсь. Очень сомневаюсь. Питер Педжет, данной мне властью я приговариваю вас к четырем годам тюремного заключения с рекомендацией, чтобы условно-досрочное освобождение было применено не раньше чем через два года. Уведите его.

Соня качалась на стуле вперед-назад. Во время собеседования она повторяла только одно слово, «kharuna», что по-тайски значит «пожалуйста». Она повторяла его много раз. Грязная и взъерошенная, она едва ли осознавала, где находится.

Однако она узнала свою мать и заплакала.

– С сожалением должен сообщить вам обеим, – сказал представитель консульства, – что его королевское величество отказался проявить снисхождение в деле Сони. Как вы знаете, он серьезно рассматривал просьбу Питера Педжета о досрочном освобождении Сони, но, в свете откровений касательно собственного употребления наркотиков Педжетом, король не в настроении делать одолжения британцам. Отношение Азии к западным двойным стандартам и особым прошениям значительно ужесточилось.

Мать Сони знала это. Прочтя в газетах о позоре Питера Педжета, она знала, что должно последовать. И все же удар был слишком силен.

– Единственное, что я могу пообещать, – продолжил представитель, – что в связи с ухудшающимся психическим состоянием Сони мы по-прежнему будем добиваться апелляции на основании медицинских показаний.

– Kharuna, – сказала Соня.

Пляж был длинный и пустой, как она и представляла, со сверкающим белым песком, настолько белым, что глазам больно. Песок словно тальк, и океан с бирюзовыми всплесками на поверхности. И там она сидела день за днем, день за днем, совершенно одна, купаясь в лучах солнца. И никто ее не беспокоил.

Питер Педжет сидел на койке в своей камере. Он выронил прочтенное письмо, и теперь оно лежало на полу у его ног. Анджела Педжет всегда писала размашисто, авторучкой, и теперь слезы Питера размывали чернила, падая на листы.

«Кэти хочет, чтобы мы уехали за границу, возможно во Францию, хотя масштаб твоей знаменитости был таков, что мы вряд ли менее известны – печально известны – и там. Я не знаю, возможно, мы уедем далеко. Ясно одно: в Лондоне мы оставаться не можем. Здесь нас никто не хочет больше знать, даже наши друзья. В лучшем случае нас встречает презрение, а в худшем – ну, на нас кричат и плюют на улице. Сьюзи стала очень тиха, она ненавидит свою фамилию и отказывается ее использовать, а еще говорит, что изменит ее, как только достигнет необходимого возраста. Я боюсь говорить об этом, но обе девочки начали употреблять наркотики. Я знаю это, потому что они открыто в этом признаются. У них появился такой фатализм, словно им все на свете нипочем. Возможно, так оно и есть. В основном они курят марихуану. Возможно, ты читал, что Кэти купила наркотики у дилера, оказавшегося журналистом, и ненадолго снова стала темой передовиц. Кажется, ее это даже веселит. Видимо, это способ отомстить тебе.

Теперь я вынуждена перейти к собственному положению, Питер. Я развожусь с тобой. Ты разрушил нашу жизнь, прошлого никогда не вернуть, и я не думаю, что кто-нибудь из нас когда-нибудь тебя простит. Я не могу больше любить тебя или даже сочувствовать тебе. Я не чувствую ничего, кроме тупой, усталой злости. Если бы только ты сказал правду, я была бы на твоей стороне, клянусь. Но ты не сделал этого, ты лгал и продолжал лгать, и теперь все кончено».