Рондо - Александр Липарев

А Серёжке снова требовалось выговориться. Но нынче на повестке дня стояли не достижения и успехи, а крупное поражение. Боль от него крапивным огнём жгла Серёжкино нутро. Афёра, на которую он возлагал смелые надежды, лопнула. Собралось их пятеро заговорщиков, все недовольные своим положением. Долго они сходились на квартирах то у одного, то у другого, договаривались, уславливались, готовились. А попросту, успокаивали сами себя. Конечно, они очень сильно рисковали. В такой ситуации подельники должны быть абсолютно надёжными, своими на клеточном уровне. А тут только-только они дали делу ход, как двое, испугавшись, сразу побежали каяться. В итоге щенки даже покусать зубров не смогли, а не то, что загрызть. Что стало с другими, неизвестно, а Серёжку упекли в забытое всеми маленькое техническое издательство отвечать за идеологическое качество продукции. Так обозначил свои функции сам поверженный. Это назначение выглядело, как конец всему. Рассказывая эту историю, Серёжка ругался, клял всё и всех, срывался на хныканье, временами замолкал с лицом покойника. Вместе со словами он выплёвывал, накопившуюся внутри горечь, и ему становилось легче. Митя по себе знал, что это так.

По мере того, как Серёжка говорил, а уровень водки в бутылке понижался, за столом разгоралась надежда. Митя старался подбрасывать в этот костерок сухие ветки.

– Ты ещё когда начал. С тех пор два Генсека померло. Неужели так ничего не меняется? Так, чтобы удачу к себе лицом повернуть?

– Теперь сменится! – Митя заметил, как насмешливо-издевательски глянула на мужа Белла. – Новый хозяин сейчас всё старьё погонит. Даже на самом верху. Это не сплетня, – утвердил он, заметив Митино недоверие, – это из надёжных источников. Вот увидишь. Огонь по штабам!

Оставшись с Митей наедине, он принялся жаловаться:

– Белка меня совсем задолбала. Всю жизнь жила на готовеньком. Привыкла. Теперь требует, как будто ей положено. Хрен ей с морковкой. Ни продуктовых заказов с икоркой, ни ведомственных поликлиник – ничего теперь у неё не будет, – зло заключил он. – У нас с самого начала жизнь в скандалах. А что теперь творится – не передать. У меня и так настроение ни к чёрту, а эта жирная корова целыми днями зудит, зудит, зудит.

В этот раз Митя не заметил, что Серёжка опять только о себе. Что поделаешь? Крепко его пришибло.

Новый хозяин начал неинтересно. Он посчитал, что во всех бедах страны виноваты не прогульщики и не засушливые земли, а пьянство. И через два месяца после восшествия на престол, он начал с ним борьбу. Сперва-то, как только он появился, его популярность подскочила высоко. Во-первых, после всех немощных и дохлых, этот был молод. Во-вторых, он умел говорить – не мычал, не уродовал слова и почти правильно ставил в них ударения. Но никудышная инициатива низвергла Генерального с небес на землю. Народная любовь и так непостоянна, а он умудрился посягнуть на святое. Но, кроме простого люда, в стране проживали ещё и чиновники. А те желали лишь одного: побыстрей заслужить милость своего руководителя. Поэтому они со всей своей дурной мочи, толкаясь и наступая друг другу на ноги, кинулись выполнять высочайшее повеление. Как правило, акция, спущенная сверху, у нас кончается несусветным вздором. Но нынче ретивость исполнителей довела до трагедии – были уничтожены уникальные виноградники.

Всё лето Митя с Трофимовым путешествовали по Узбекистану. Иван Фёдорович Трофимов был поджар, много курил и страдал излишней категоричностью суждений, но начальником отряда был хорошим. Мите он всегда казался симпатичным, несмотря на очень серьёзное и даже хмурое лицо. Они наведывались на месторождения, проезжали мимо ущелий с горными реками, мимо каменных осыпей, мимо мудрых темнолицых стариков в тюбетейках.

Однажды их маленький отрядик остановился на ночлег в тихой зелёной ложбине вдалеке от селений. Стемнело. На юге ночь непроглядна и наступает как-то сразу – опустилась и как будто тебя в чернильницу окунули. После ужина, когда уже собирались укладываться, неожиданно поблизости обнаружился свет костра. Появившись словно призрак, он настораживал. И Митя отправился на разведку. У огня, подкидывая в жар сухие сучья, сидел пожилой узбек в халате. Поздоровавшись, Митя объяснил, кто они такие.

– Увидали огонь вот и решили узнать, кто стал нашим соседом.

Человек у костра с готовностью объяснил, что наступает большой мусульманский праздник, и сюда приедут люди. Ночью зарежут ягнёнка, а сидящий у костра должен заранее всё приготовить, потому что здесь будет первый секретарь райкома партии.

Религиозный праздник, и первый секретарь райкома участвует в нём тайно? Раз старик рассказывает об этом постороннему – значит, вся округа это знает. Насколько действительность удивительней любого представления о ней. Что ж это за страна такая, что за жизнь такая, если свобода, нет, не свобода, а жалкое её подобие, прячется в котельных, на кладбище, в безлюдном ночном саю? Тогда впервые Митя подумал, что, кажется, советская империя изнутри здорово подгнила, и никакие подпорки её уже не спасут.

На всю страну провозгласили новую оздоровительную кампанию. Она называлась «Перестройка». Митя, как бывший строитель, отлично знал, что построить заново в несколько раз легче, чем что-то переделать. Поначалу Перестройка ничего особенного из себя не представляла: опять слова, лозунги, захлебнувшиеся в восторженном экстазе репортёры, утверждающие, что видят невооружённым глазом среди запустения и затхлости первые побеги обновления. А по-другому страну переделать никто не умел – только на словах. Но руководство института раздражало даже это. Когда наперёд всё ясно и привычно – это нормально, а всякие новшества пугали.

Между делом и как-то неожиданно для всех закончилось многолетнее строительство нового здания института. Со всей округи из подвалов, полуподвалов, из старых, неблагоустроенных закутов геологи переселялись в новую десятиэтажную коробку. Переезжали, перевозили мебель и оборудование, но особый подвальный дух, уют на новое место переезжать не пожелал. Все домовые остались коротать век в старых опустевших помещениях, а свежевыкрашенные светлые комнаты навсегда остались с гулким, холодноватым привкусом зала ожидания, больничной палаты, скучного выставочного павильона.

Страна увлечённо рассказывала анекдоты про Перестройку, а Митю занимало другое. Ему сорок лет, на работе его вроде бы ценят, удельный вес его в отделе не самый низкий, но удовольствия от жизни всё меньше и меньше. Что дальше? Сколько ещё отчётов он напишет? Нужны они кому-нибудь? Административная карьера его никогда не интересовала. Свой научный уровень он знал хорошо. Скорее всего, завышал его немного, но в принципе знал, на что он способен. У него появилось собственное понимание того, что он изучал. Он этим ни с кем не делился, держал при себе – незачем дразнить коллег. Исследовательский люд – народ гонористый, каждый видит себя корифеем. У Мити сложилось своё отношение к Природе – уважительное, почтительное. В этом, наверное, его поняли бы не все. Природа – это всё-таки храм. Но это храм, в котором всё можно трогать руками. Вот и загадили. В уродливой стране красота нелогична. Логичны грязь, мусор, старые заброшенные карьеры. Он научился видеть не только статичные, вырванные из контекста события отдельных геологических эпох, но и представлять их во взаимодействии с другими. Он видел, что и как творилось в прошлом Земли, почему то или иное событие произошло здесь, а не в другом месте. Это оказалось ещё интересней, чем строить графики, которые никто никогда раньше не видел. Но наряду с этим в нём углублялось понимание необозримости бездны неизученного. Бездна завораживала.