Пылающий бог - Ребекка Куанг

– К Алтану? Ты его нашел?

– Нет. – По лицу Чахана мелькнуло смятение. – Он не… Я так и не… Нет. Но она спирка. Большинство душ полностью растворяются, когда переходят на ту сторону. Вот почему так трудно установить связь с мертвыми – они уже исчезли из мира осознанных мыслей. Но спирцы держатся дольше. Их привязывает к этому миру гнев и подпитывает бог, не отпуская. Они превращаются в голодных призраков.

Рин облизала кончик указательного пальца, макнула его в склянку, и мягкий, невесомый порошок покрыл ее кожу.

– Мы будем говорить с Теарцой?

– Нет. – Чахан забрал пузырек и последовал ее примеру. – С тем, кто умер позже. Вы вряд ли встречались.

Рин подняла голову:

– С кем?

– С Ханелай, – признался Чахан.

Рин без колебаний сунула палец в рот и облизала.

Лагерь Кетрейдов тут же расплылся перед глазами и исчез, как растворившиеся в воде краски. Рин закрыла глаза. Ее дух воспарил, покинув отяжелевшее тело, этот неуклюжий мешок с костями, органами и плотью, и устремился к небесам, словно выпущенная из клетки птица.

– Подождем здесь, – сказал Чахан. Они вместе летели в темном пространстве, не чернильно-черном, а скорее окутанном туманным сумраком. – Узнав, что вы направляетесь к горе Тяньшань, я навел справки. Мне хотелось понять, насколько это рискованно. Я знаю, никто из мира живых не способен сбить тебя с выбранного пути. – Он кивнул в сторону красного, светящегося в темноте шара, далекой звезды, которая становилась все больше по мере приближения. – Но она может.

Звезда превратилась в столб пламени, а потом в женщину, раскаленную докрасна внутренним огнем.

Рин смотрела на нее, потеряв дар речи.

Она узнала это лицо. Острый и твердый подбородок и решительный, угрюмый взгляд. Это лицо смотрело на нее из зеркала.

– Здравствуй, Ханелай, – сказал Чахан. – Вот друг, о котором я столько тебе рассказывал.

Ханелай повернулась к Рин, оглядывая ее, как королева рассматривает подданных. Рин охватило странное и необъяснимое томление. Такое чувство она испытывала лишь однажды, два года назад, когда взяла Алтана за руку и поразилась, насколько совпадает оттенок их смуглой кожи. Она думала, что никогда больше не испытает это чувство.

Она подозревала, что Ханелай – ее родня. Давно подозревала. А теперь, глядя ей в лицо, поняла это со всей определенностью. И знала, в каком именно родстве они состоят, но не осмеливалась произнести вслух это слово.

Однако если Ханелай и признала ее, то не подала вида.

– Это ты путешествуешь с Цзяном Цзыей? – спросила она.

– Да, – ответила Рин. – А ты…

Ханелай оскалилась. Ее глаза покраснели. Пламя вспыхнуло, словно в замедленном взрыве, смертоносные оранжевые лепестки потянулись к Рин.

– Не бойся, – быстро сказал Чахан. – Мертвые не могут причинить вреда. Ее огонь ненастоящий, лишь игра воображения.

Он был прав. Ханелай кипела гневом и выкрикивала неразборчивые ругательства, из каждой части ее тела выплескивался огонь. Но он так и не приблизился к Рин. Пламя не обжигало, как бы ни буйствовало, и сумеречное пространство не изменилось.

И все же зрелище вселяло ужас. Рин пришлось собрать волю в кулак, чтобы не отпрыгнуть.

– Что это с ней?

– Она мертва. И уже очень давно. А когда души не возвращаются обратно в пустоту, им нужны связующие нити, их держит неугасающая ненависть. Она больше не человек. Она – воплощение ярости.

– Но я же видела Теарцу. Она не…

– Теарцу можно было контролировать, – объяснил Чахан. – Ее гнев был умеренным – из-за обстоятельств ее смерти. Ханелай – другое дело.

Рин всмотрелась в Ханелай. Теперь пульсирующие языки пламени и перекошенное от ярости лицо уже не казались столь пугающими. Скорее, вызывали жалость.

Сколько времени Ханелай купается в собственной ярости?

– Тебе нечего бояться, – сказал Чахан. – Она хочет с тобой поговорить, просто пока тебя не знает. Если ты с ней заговоришь, она ответит. Давай.

Рин знала, о чем хочет спросить.

Это был ее шанс наконец-то узнать правду, тайну, которая так долго стояла между ней, Цзяном и Дацзы. Рин не хотелось знать, она боялась узнать правду. Все равно что вонзать нож в рану, чтобы извлечь из нее яд, – боль была сокрушительная. Но даже если эта тайна погребет ее под собой, Рин должна была ее услышать. Она не могла забраться на гору Тяньшань с завязанными глазами.

Она посмотрела в искаженное яростью лицо Ханелай.

– Что он с тобой сделал? – спросила она.

Ханелай взвыла.

Голоса впились в Рин, как град стрел, – не только голос Ханелай и не только голоса взрослых. Фрагменты сотен горестных воплей набросились на Рин мозаикой боли, сплетаясь в подробности, которые до сих пор она видела лишь мельком и издалека.

Жига…

…когда они забрали наших детей…

…не было другого выхода…

…а что бы выбрала ты?..

…не важно, все это не имеет значения…

…им нужны были боги, только боги, нам жаль их, потому что мы не могли и представить…

…ради наших детей…

Жига…

…оставь нас в покое…

…просто оставь нас в покое, мы не хотели…

…и тогда Жига…

…Жига…

Жига!..

– Я поняла, – сказала Рин. На самом деле она не поняла, по крайней мере не до конца, но услышала достаточно, чтобы все фрагменты мозаики сложились и проступил контур, просто она не могла больше слышать эти голоса, не хотела смириться с тем, что сделал Цзян. – Я поняла, хватит!

Но голоса не затихли, они лишь нарастали, крик за криком, становились немыслимо громкими.

…и Цзян не…

…Цзян никогда…

…он обещал…

…когда Жига…

…Цзыя…

…он сказал, что любит нас… Сказал, что любит меня…

– Хватит! – выкрикнула Рин. – Я не могу…

– Не можешь? – Голос Чахана прорезался сквозь ее мысли, словно твердый кусок льда. – Или не хочешь знать?

Голоса слились в один.

– Предатель! – завопила Ханелай, бросившись на Рин. – Глупый и жалкий предатель, подстилка императора…

Ее голос исказился, превратившись в низкий гул, а затем распался на целый хор голосов. Когда Ханелай говорила, с ее губ слетали слова сотен умерших. Рин почти видела орду спирцев за спиной Ханелай, и все они выплевывали Рин в лицо гневные слова.

– Ты слышишь наши свидетельства, но отвергаешь их, предаешь могилы своих предков – ты, которая выжила, ты, в которой течет наша кровь. Да как ты смеешь называть себя спиркой, как ты смеешь…