Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

Между тем, на левом крыле, где стояла колонна Бурцева, сражение начинало принимать оборот серьезный. Против херсонцев надвигались густые толпы со стороны Загина и Ханского ущелья, и Бурцев, отрезанный от Муравьева оврагом речки Загин-Кала-су, чтобы хоть сколько-нибудь предохранить себя от обхода, должен был опереться левым флангом на горы, растянув свою боевую линию почти на целую версту. Ни резерва, ни второй линии у херсонцев не было, и полку приходилось биться “без задней помощи и мысли”, как выразился один старый кавказец. А гроза между тем надвигалась. Только теперь, из опроса нескольких пленных, выяснилось, что русский корпус имеет дело с передовыми войсками сераскира и что Гагки-паша должен выслать сюда часть своей кавалерии. И вот, в то самое время, когда у Муравьева картечь косила турок, и нападение их остановилось, из Ханского ущелья вдруг вынеслось пять или шесть тысяч всадников. То была кавалерия миллидюзского лагеря. Громкий крик, разнесшийся по рядам неприятеля, приветствовал ее появление, на которое вся эта масса ответила страшным гиком и ринулась на Бурцева. Сераскирская конница поддержала атаку.

В колонне Муравьева видели опасное положение херсонцев и общее внимание невольно обратилось в ту сторону, где два батальона, свернувшиеся в каре, противостали удару десяти или двенадцати тысяч турок. Была минута, когда все думали, что Бурцев пропал: херсонская цепь, которую не успели убрать, была прорвана, и за дымом и пылью неясно мелькали только массы несущихся всадников. Но когда дым рассеялся – каре стояли, а вражеская конница уносилась далеко-далеко, скрываясь в ущелье. “Мы все, окружавшие Паскевича,– рассказывает Пущин,– закричали “Ура!”

Таким образом, натиск турок был отражен, и Паскевич тотчас решил воспользоваться этой минутой для перехода в наступление. Заметив, что большая часть неприятельских сил скопилась за речкой Загин-Кала-Су против нашего левого фланга, а боевой фронт их растянулся между тем почти на пять верст, он быстро сосредоточил до тридцати орудий и сильным огнем заставил неприятельский центр податься назад. Тогда Грузинский полк бросился вперед, чтобы стать в промежутке, образовавшемся между неприятельскими крыльями, и таким образом разрезать турецкую линию на две части. В то же время Раевский, обскакав гренадер, быстро развернул свою кавалерию и повел в атаку два дивизиона Нижегородского полка с двумя линейными сотнями. Блестящую атаку его слева поддерживал казачий полк Карпова, справа – мусульманский Мещеринова. Под этим страшным ударом неприятельский центр был окончательно прорван, левый фланг обойден и отброшен к горам. Тогда все, что было по правую сторону Загин-Кала-Су, бросилось бежать в деревню Каинлы, под защиту своих резервов. Раевский горячо преследовал бегущих и остановился только у подошвы лесистых гор, заметив скрытую на опушке пехоту.

Но между тем как центр и левый фланг неприятеля уже покинули поле сражения, правое крыло его еще находилось в полном наступлении на колонну Бурцева. Атака поведена была решительная: сераскирская конница шла с фронта, миллидюзская – скакала по скату горы над самыми головами херсонцев, стараясь охватить их с тыла. Двенадцать орудий непрерывным огнем встретили неприятельский натиск. “Сии войска,– писал Паскевич в своем донесении,– с таким упорством пролагавшие путь к победе, поистине заслуживают доброе имя”.

Стрелки Херсонского полка, лежавшие за камнями, были вновь опрокинуты, но, к счастью, их вовремя поддержали свежие роты, и они удержались на месте. Увлечение с обеих сторон было так велико, что рукопашный бой шел грудь на грудь, и гренадеры отбили у турок два знамени. Опасность, однако, от этого не уменьшилась. Чередуясь, как в море грозные волны, масса турецкой конницы с гиком и воем наносилась на русские каре, и, как разъяренный вал, ударившись с размаху о твердый гранит скалы, рассыпается мелкими брызгами, так, дробясь и рассыпаясь на части, уносилась вспять и турецкая конница. Херсонцы стойко держались, но положение их все-таки было крайне опасно, и потому Паскевич немедленно отправил на помощь к ним часть кавалерии, под начальством барона Остен-Сакена. Сводный уланский полк, дивизион нижегородцев и казачий полк с конной батареей на полных рысях понеслись на выручку. Но бездорожье и частые переправы через топкие овраги на каждом шагу задерживали движение, а, между тем, турки были уже в тылу у Бурцева, хватали вьюки, разбивали патронные ящики, рубили караулы... В эту-то критическую минуту подоспела помощь с той стороны, откуда ее не ожидали.

Генерал Панкратьев, следивший за ходом боя с высот Чакир-Баба, увидел отчаянное положение Бурцева и, не ожидая приказаний, послал к нему два казачьих полка, стоявших у вагенбурга. Генерал Сергеев двинулся прямо по карнизу горы еще выше турок и внезапно очутился у них над головами. Едва казаки с криком “Ура!” ринулись вниз, как по ту сторону речки Загин-Кала-Су уже заколыхались флюгера уланских пик и показалась колонна Сакена. Неприятель, охваченный с трех сторон, моментально очистил долину и пустился уходить с такой быстротой, что даже добрые казачьи кони не могли угнаться за ним и стали отставать. Воспользовавшись этим, турки выдвинули на гору два орудия, подвезенные из лагеря, и открыли огонь. Но едва прокатился по горам гул пушечного выстрела, как казаки уже сидели на пушках. Сотник Евсеев и хорунжий Шапошников, оба раненные в рукопашной схватке с артиллерийской прислугой, захватили одно орудие, другое успело ускакать. Какой-то почтенный бек, находившийся на батарее, потеряв свою лошадь, хотел бежать, но, запутавшись в широких шальварах, упал и был ранен пикой наскочившего казака. При нем нашли мешок с золотом – около трех тысяч червонцев, которые казаки разделили между собою. Преследование, между тем, продолжалось. “В зрительную трубу,– рассказывает Радожицкий,– мы любовались с Чакир-Баба, как наши донские казаки нагоняли чалмоносцев, ссаживали их пиками и, проворно соскакивая с коней, обирали”. Турки уходили так быстро, что уланы, высланные вперед из колонны Сакена, даже их и не видели. Убедившись, что конница Гагки-паши прошла через Ханское ущелье обратно в свой лагерь, кавалерия вернулась на позицию.

Сражение казалось совершенно оконченным. Солнце клонилось к закату, и утомленные войска нуждались в отдыхе. Главнокомандующий приказал было уже располагаться на ночлег в долине, на берегу речки Каинлы-Чай, как новые известия скоро заставили его изменить это намерение. Часов в пять пополудни от графа Симонича, стоявшего впереди и все еще продолжавшего следить за неприятелем, прискакал офицер с известием, что турки остановились и начинают укрепляться на лесистой горе, за Каинлы-Чаем. В это же время к главнокомандующему привели пленного турецкого сановника, Мамиш-агу, некогда бывшего главой янычар, а теперь командовавшего в бою всей арзерумской конницей. Он объявил, что на горе находится сам сераскир, два дня уже как прибывший сюда с передовым двенадцатитысячным отрядом, и что главные силы его, в числе восемнадцати тысяч, сегодня должны ночевать в одном переходе отсюда у Зивина. По словам Мамиш-аги, сераскир вовсе не предполагал в этот день принимать сражения, и бой произошел случайно. Когда колонна Муравьева спустилась с Чакир-Баба в долину, сераскир был введен в заблуждение ее относительной малочисленностью и, предполагая, что перед ним простой рекогносцирующий отряд, выслал против него свою конницу; из лагеря Гагки-паши также потребована была только кавалерия, пехота же осталась на месте и вовсе не принимала участия в деле. Уверенность сераскира, что весь русский корпус не мог подоспеть сюда, была так велика, что еще поутру, осматривая местность, он сделал распоряжение, чтобы на другой день, когда сосредоточится здесь вся его армия, разбить для нее лагерь в той самой долине, где произошло сражение. И только разгоревшийся бой дал понять сераскиру, что перед ним сам Паскевич и что отнять долину у русских уже невозможно. Теперь, после погрома своей кавалерии, он спешил укрепиться на лесистых горах, ожидая, что к утру подойдут его главные силы. Тогда должна была последовать решительная битва, и Гагки-паша был предупрежден, чтобы по первому сигналу выходил из лагеря в тыл русского корпуса.