Жестокие люди - Дирк Уиттенборн

– Я страшно злилась на тебя из-за Джилли. Она пришла ко мне в то утро и сказала, что вы делали это всего один раз, и то только потому, что с тобой случилось что-то ужасное. Джилли сначала подумала, что ты шутишь, но потом поняла, что это не так, что ты говорил вполне серьезно. Но она так и не объяснила мне, что имеет в виду, и тогда я просто взбесилась: орала, чтобы она убиралась, что ее отца уволят, хотя, конечно, никто никого не уволил. У меня просто в голове не укладывалось, что ты доверяешь ей больше, чем мне.

– Я хотел тебе рассказать, но…

Майя закрыла мне рот рукой, совсем как маленький ребенок, который просит маму замолчать.

– Потом все расскажешь, если захочешь. Дай мне закончить. В общем, я села в машину и поехала искать маму, чтобы сказать, что мы с Пейдж поедем в Нью-Йорк и остановимся там у ее брата. Я увидела, что ее автомобиль припаркован у лесного домика. Дверь была закрыта. Я заглянула внутрь и увидела ее голой. Она сидела на каком-то мужчине.

– Кто это был?

– Я видела только его ноги, и когда она слезла, он начал… – Майя задыхалась от слез. – Понимаешь, она ждала все эти годы, пока папа был в больнице, а когда он выздоровел, то… Я решила подождать, пока она выйдет оттуда. Тогда она сделала вид, что вспотела от игры в теннис.

Я припомнил две совокупляющиеся фигуры, закрытую дверь, и миссис Лэнгли в теннисном костюме: время сжалось до одной секунды, которая изменила мою жизнь. В моей жизни тоже было что-то похожее. Помню, в один прекрасный летний день я тоже разыскивал маму, и, так же, как и Майя, набрел на голубой «Пежо», припаркованный у домика. И дверь дома была закрыта. Я смотрел в то же окно, что и она. Но что я там видел? Женское тело и светловолосую голову меж ее раскинутых ног. Когда в окне появился Брюс, я разговаривал с его матерью. Он сделал мне знак молчать. Потом, когда миссис Лэнгли ушла, Брюс повернулся и сказал что-то Джилли. Но ее я не видел. А потом, когда поинтересовался у нее, не ревнует ли ее Двейн к Брюсу, она так расхохоталась… «Ты – единственный человек, к которому он может меня приревновать». Она вовсе не хотела меня обмануть. Просто сказала правду. Но если Брюс был там не с Джилли… То с кем?..

Тут я чуть не сказал вслух то, о чем думал, но Майя меня перебила:

– Я вошла в дом, чтобы посмотреть, с кем она там была, но этот человек закрыл дверь изнутри. Он не впускал меня, а мама кричала: «Ты ничего не понимаешь, это не то, что ты думаешь».

Я изо всех сил сдерживался, чтобы не проболтаться. Иначе наш разговор превратился бы в страшный скандал. За закрытой дверью был Брюс. В этом не было никаких сомнений. Он был там не с Джилли, а со своей матерью. Когда их застали, Брюс представил все так, чтобы я решил, что он развлекается с горничной.

– Как ты думаешь, кто был там с твоей матерью?

– Бен Николсон.

– Кто это?

– Этот ублюдок – ее теннисный тренер. Ты же видел, как они мило общались на моем дне рождения. – Я не видел, но даже если бы и так, это ничего не меняло: с ее матерью был Брюс, а не какой-то Бен Николсон. Однако я закивал с глубокомысленным видом. В свою защиту могу сказать только одно: не так уж легко, знаете ли, сообщить человеку, что его мать и брат – любовники. Но я молчал не только по этой причине.

– Что случилось после этого? – Теперь, когда мне был известен их отвратительный секрет, я почувствовал нечто вроде превосходства. Представляете, препарируете вы какое-то экзотическое животное, и вдруг обнаруживается, что оно гораздо больше похоже на человека, чем вы сами!

– Я поехала домой и стала собирать сумку. Мне хотелось уехать как можно быстрее. Но потом пришел Брюс.

– Ты сказал ему, что застала маму с этим теннисистом? – Майя утвердительно кивнула. – И что он тогда сделал?

– Он такой хороший, ты знаешь. Брюс заплакал – прямо как на Рождество, когда его заставляли раздавать свои подарки, а потом пошел к ней в комнату, и, когда вернулся, сказал, что она сделала ошибку, но это больше никогда не повторится. Он просил меня пообещать, что я никогда не расскажу об этом папе или дедушке. Как будто такое могло прийти мне в голову! Из комнаты вышла мама. Со своей банкой лимонада, естественно. И когда она увидела чемодан, то ударила меня, и стала кричать, что не разрешает мне уезжать без спроса, и что у меня нет никакого права судить ее, потому что я сама готова сбежать из дома, чтобы трахаться с тобой. И зачем только я сказала ей, что собираюсь рассказать все дедушке… – Майя, уткнувшись лицом мне в шею, сотрясалась от рыданий.

– Ты ему рассказала? – Оказывается, точек, которых необходимо было объединить в одну линию, было больше, чем я предполагал.

– Нет. Я поехала в Нью-Йорк. Гуляла по Гринич-Виллидж. Спала в машине. Я собиралась возвращаться домой, но потом увидела фотографию Пейдж в газете. Мы ведь хотели вместе уехать, но она купила эти транквилизаторы, а потом, пока меня не было, она, видимо, приняла их, залезла в спальню Брюса и заснула там. Он ей всегда нравился. – Он нам всем нравился.

Я, конечно, сказал ей, что все понял, хотя это было не так. Майя перестала плакать только тогда, когда я рассказал ей, как, когда мы жили на Грейт-Джонс-стрит, я просыпался ночью и слышал, как мама трахается с какими-то мужиками. Не помню точно, что именно рассказывал ей. Пока мы болтали, я все вспоминал о том, как Брюс распевал «трахать и убивать», когда мы смотрели фильм про пир «жестоких людей».

В тот день мы не выходили из номера. Но в покое нас не оставляли. Даже когда мы переставали говорить о Брюсе, мне все равно казалось, что он где-то рядом – когда мы закусывали, смотрели телевизор, занимались любовью (особенно тогда, когда мы занимались любовью). Он постоянно около нас вертелся, но только сейчас я начал его за это ненавидеть.

Когда Майя засыпала в моих объятиях, она прошептала:

– Мне стало легче, когда я рассказала тебе все.

Я лежал без сна, разглядывая потолок, но притворился, что засыпаю, и сонным голосом пробормотал:

– Мне тоже.

В действительности мне казалось, что меня отравили. Секреты Брюса были такими грязными. У меня было такое чувство, что я надышался радиоактивными отходами. Я лежал в темноте и думал. Все это были смертоносные, отвратительные мысли, слишком опасные, чтобы делиться ими с человеком, который тебя любит.

Мне было стыдно из-за того, что я не был так уж шокирован, когда обнаружил, что Брюс спит со своей матерью. Вместо того, чтобы возмущаться и негодовать, я вспоминал, как что-то звякнуло в низу моего живота в тот момент, когда мама сорвала занавеску в ванной, и поток горячей воды толкнул ее прямо в мои объятия.

Было странно вспоминать, как я впервые встретился с Брюсом у лесного домика. Когда я увидел «Пежо», и его голову между женских ног, то сначала решил, что он жадно упивается телом моей матери. Это, конечно, нелепо, но в каком-то смысле я даже восхищался тем, как хитро он заставил меня поверить в то, что это была Джилли. Теперь, когда мне было известно, что происходило там на самом деле, я понял, что эти короткие женские ноги никак не могли принадлежать семнадцатилетней девушке: на ляжках были следы целлюлита. Почему никого не удивляло, что Брюс, этот виртуозный дамский угодник, великолепный жеребец, лучший представитель американской золотой молодежи, интеллектуал из Гарварда, никогда не пользовался уступчивостью девиц, которые вздыхали по нему в Флейвалле? Пейдж буквально умоляла его переспать с ней. И если тогда я в упор не видел такой очевидной теперь вещи, то чего не замечал теперь?