Жюстина, или Несчастья добродетели - Маркиз Де Сад

— Если так, — сказала Онорина, — тогда всесредства хороши, чтобы усилить наслаждение извращениями или преступлениями?

— Все, абсолютно все, ни одним не надо пренебрегать, ипо-настоящему сластолюбивый человек должен искать любую возможность разврата,которая может сделать его удовольствие еще острее; он виноват перед природой,если хоть в чем-то сдерживает себя.

— Но если бы все думали точно так же, — сказалаЖюстина, — общество превратилось бы в дикий лес, где каждый заботился бытолько о том, как перерезать горло другому.

— Никто не сомневается, — заметил монах, —что убийство составляет один из самых священных законов природы. Какова еецель, когда она созидает? Разве не в том, чтобы ее творение было поскорееуничтожено? Если разрушение есть один из ее законов, разрушитель повинуется ей.И ты сама видишь, сколько преступлений порождается из этого факта!

— Этим и оправдываются все ваши жестокости в отношениинас? — сказала Онорина.

— Конечно, моя милая, — ответил Сильвестр, —потому, что я считаю жестокость самой мощной пружиной всех преступлений.Жестокость их порождает, посредством жестокости они совершаются. Терпеливый идобрый человек есть отрицание природы; активен только злодей, и нет в миреничего сладостнее плодов жестокости и злодейства; добродетель оставляет душухолодной, только порок волнуется, возбуждает ее, встряхивает и заставляетнаслаждаться.

— Таким образом предательство и клевета, самые опасные,самые активные результаты злодейства, являются для вас удовольствиями?

— Я всегда буду считать таковым все, что скорее всегоприведет к разрушению, осквернению, унижению или полному исчезновению будущего,так как только эти вещи радуют меня по-настоящему, и для меня зло, которое я делаюили которое помимо меня выпадает на долю других, — это наиболее верныйпуть к благу.

— Значит, вы можете хладнокровно предать самогоблизкого друга, оклеветать самого дорогого человека?

— И получу при этом больше удовольствия, чем если быжертвы не были ничем со мной связаны, потому что в этом случае зло будетбольше, следовательно тоньше и острее будет испытываемое удовольствие. Однако внауке предательства, так же как и клеветы, существуют свои принципы, своеискусство и своя теория, которыми необходимо пользоваться, если вы хотите мирновкушать их сладостные плоды. Скажем, если злодей предал или оклеветал одногочеловека, чтобы послужить другому, этот поступок не сделает его счастливее,если он кого-нибудь убил во благо другому, к вечеру он будет себя чувствоватьтак, словно ничего не совершал, стало быть он ничем не послужил своемузлодейству. Нужно, чтобы его удар, нанесенный обоюдоострым оружием, пришелсясразу на несколько человек и никому не принес пользы, вот в этом и заключаютсяглавные положения этих двух наук, в этом состоят принципы, которых япридерживался всю жизнь.

— Но как с такими максимами, — поинтересоваласьЖюстина, — вы не уничтожите друг друга?

— Потому что прочность нашего союза способствует егосохранению, а для его поддержания мы предпочитаем приносить в жертву своимстрастям предметы, недостатка в которых, как ты понимаешь, здесь нет. Только недумай, будто по этой причине мы обожаем друг друга: мы ежедневно и слишкомчасто видимся, чтобы между нами могло возникнуть подобное чувство, но мывынуждены держаться вместе ради общего дела примерно так же, как это бывает уразбойников, чей союз основан только на пороке и необходимости заниматься своимремеслом.

— И все-таки, святой отец, — сказалаЖюстина, — осмелюсь думать, что даже среди такого безграничного развратавы не можете не питать уважения к добродетели.

— А вот и нет, дитя мое, — ответил монах, — явсю жизнь презирал ее от всей души, я ни разу не совершил ни одного доброгопоступка, и самое большое мое удовольствие состояло в ее оскорблении. Однако яхочу сношаться, надо довести это дело до конца; покажи-ка мне свою спинку,которая так сильно на меня подействовала недавно.

И старый сатир, вновь овладев Жюстиной, ставшей начетвереньки, принялся жадно целовать клеймо, которое, очевидно, доводило его доисступления. Время от времени он совал свой нос девушке подмышки, что былоодним из самых приятных эпизодов в его грязных утехах; иногда Онорина и ееподруга подставляли ему свои широко раскрытые влагалища, и распутник; продолжаяритмичные движения тазом, ерзал в них и носом и языком до тех пор, пока неисторг из обоих немного семени и мочи, но дело никак не продвигалось.

— Это все не то, — досадливо сказалСильвестр, — я хотел бы поиметь вагину, наполненную менструальной кровью,а ее здесь нет. Сбегай, Онорина, в сераль и приведи поскорее подходящийпредмет.

Пока исполнялось его приказание, монах, выбравшись извлагалища Жюстины, стал лизать ей зад.

— А ну, помочись мне в рот, сучка! — вдруг крикнулон. — Не видишь что-ли: я жду этого целый час?

Жюстина подчинилась. В это время другая девушка возбуждаламонаха всевозможными искусными способами, и он, возможно, кончил бы, но тутвернулась Онорина вместе с женщиной лет тридцати, чья окровавленная рубашкаговорила о том, что ее хозяйка находится в требуемом состоянии. Ипполита — такзвали эту наложницу — подверглась осмотру, и оказалось, что это не простомесячные, это — целый кровавый поток.

— О черт побери! — воспламенился монах. —Вот, что мне нужно, я буду сношать тебя, тварь, но ты должна испражняться…экскременты и месячные! О дьявольщина, какой это будет ужасный оргазм!

Сильвестр проник в желанное влагалище, и скоро его членнапоминал руку мясника. Удовлетворенный с одной стороны, в следующие мгновенияон получил удовлетворение с другой: ему наполнили ладони дерьмом, он намазал имсебе лицо, затем, покинув Ипполиту, заставил Жюстину сосать свой член, залитыйкровью. Пришлось повиноваться, и прямо изо рта прелестной нашей героини онснова вторгся в ее вагину. Ипполита немедленно подставила к его лицу своеистекающее красной слизью отверстие, он жадно приник к нему губами, Оноринапридвинула свои ягодицы вплотную к влагалищу, которое сводило монаха с ума, авторая дежурная изо всех сил порола его. Наконец настал кризис: Сильвестр взвылкак пьяный дьявол и тут же, опьяневший от мерзости и сладострастия, погрузилсяв мирный сон.

На следующий день Жюстину вызвали на ужин, во время которогодолжна была состояться приемная церемония. Честь присутствовать на нем получилидвенадцать прекраснейших созданий из трех классов: девственниц, весталок исодомиток. Переступив порог, Жюстина сразу увидела героиню вечера.

— Вот та, кого общество дает вам в подруги,сударыни, — объявил Северино, срывая с бюста новенькой скрывавшие егопокровы и представляя собравшимся юное создание лет пятнадцати с самымочаровательным и кротким личиком.

Ее прекрасные глаза, влажные от слез, были отражением еечувствительной души, ее фигура была стройная и гибкая, кожа сияла первозданнойбелизной; у нее были самые роскошные на свете волосы и во всем ее облике былочто-то настолько соблазнительное, что и глаза и сердце присутствующихнеудержимо потянулись к ней. Ее звали Октавия. Представительница очень знатногорода, она была похищена в своей карете вместе с гувернанткой, двумя горничнымии тремя лакеями, когда ехала в Париж, чтобы стать супругой одного из самыхродовитых сеньоров Франции; ее свиту перерезали люди, посланные монахамиобители Сент-Мари-де-Буа. Девушку бросили в кабриолет, приставили к ней одноговерхового и женщину, которая должна была получить за пленницу вознаграждение,затем привезли в это ужасное место.