Жюльетта. Том I - Маркиз Де Сад

Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можнобыло постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг,и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца… Тыхочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бымоментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.

Маркиз де Сад

Маркиз де Сад, самый свободный из живших когда-либо умов.

Гийом Аполлинер

Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души и теланаизнанку — грациозно, словно переворачивая лепесток розы, — подставить ихсиянию солнца и дыханию майского ветерка.

Юкио Мисима

Великий французский писатель и мыслитель Маркиз де Сад(1740-1814)[1] предвосхитил интерес западной культуры XX века кпроблеме эротики и сексуальности, показав в своих книгах значение эротическогои сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы их проявления, темсамым в определенной степени наметив проблематику эротической и сексуальнойстихии в творчестве Г. Аполлинера, С. Дали, П. Элюара, А. Арго, Л. Бунюэля, З.Фрейда, Э. Фромма, И. Бергмана, Ф. Феллини, Ю. Мисима, Г. Маркузе, А. Камю идругих.

Г. Аполлинер, открывший Сада, высказался о нем как о самомсвободном из когда-либо существовавших умов. Это представление о Саде былоподхвачено сюрреалистами. Ему отдали дань А. Бретон, нашедший у него «волю кморальному и социальному освобождению», П. Элюар, посвятивший восторженныестатьи «апостолу самой абсолютной свободы», С. Дали, придающий, по егособственным словам, «в любви особую цену всему тому, что названо извращением ипороком».

Это было в основном эмоциональное восприятие. В книгах Садасюрреалистов увлек вселенский бунт, который они сами мечтали учинить; Сад сталдля них символом протеста против ханжеской морали и был привлечен на службу«сюрреалистической революции». В действительности Маркиз де Сад хотел того,чего не может дать простая перестройка, чего нельзя добиться изменениемматериальных и относительных условий; он хотел «постоянного восстания духа»,интимной революции, революции внутренней. В ту эпоху он хотел того, чтосегодняшняя революция уже не считает «невозможным», а полагает как исходныйпункт и конечную цель: изменить человека. Изменить его окончательно ибесповоротно, изменить любой ценой, ценой его «человеческой природы» и дажеценой его природы сексуальной и прежде всего ценой того; что в, нашем обществесформировало все отношения между людьми, сделало их неестественными иобъединило любовь и целостность в одной катастрофе, в одной бесчеловечности.

Идеи и мысли одного из самых проницательных и пугающих умовФранции — Маркиза де Сада глубоко осмыслил и трансформировал в своем творчествеС. Дали. Он постоянно читал и перечитывал книги Сада и вел с ним своего родадиалог в своих картинах и писаниях[2]. Многие из картин Дали, схарактерным для него стремлением — свойственным и Саду — рационалистическиупорядочить не подлежащий упорядочению мир неконтролируемых, иррациональных,подсознательных порывов души, содержат садический элемент («Осеннееканнибальство», «Одна секунда до пробуждения от сна, вызванного полетом осывокруг граната», «Юная девственница, содомизирующая себя своим целомудрием»).Садические мотивы звучат также в творчестве М. Эрнста («Дева Мария, наказывающаямладенца Иисуса в присутствии трех свидетелей: Андре Бретона, Поля Элюара иавтора»), К. Труя, писавшего картины непосредственно по мотивам романов Сада.Садический «привкус» ощущается также в драматургии теоретика «театражестокости» А. Арто, стремившегося обновить театральные каноны путем введениянавязчивых тем кровосмешения, пыток и насилия. Достойным продолжателемсадических традиций в XX веке являлся гениальный японский писатель Ю. Мисима(«Золотой Храм»)[3]. Эротика и секс были жизнерадостной религиейнадежды для Г. Миллера («Тропик Рака») и В. Набокова («Лолита»).

Известный испанский режиссер Л. Бунюэль испытал огромноевлияние произведений Сада. На примере Л. Бунюэля мы убедимся в магическомвоздействии книг Сада: «Я любил Сада. Мне было более двадцати пяти лет, когда вПариже я впервые прочитал его книгу… Книгу „Сто двадцать дней Содома“ впервыеиздали в Берлине в небольшом количестве экземпляров. Однажды я увидел один изних у Ролана Тюаля, у которого был в гостях вместе с Робером Десносом. Этотединственный экземпляр читал Марсель Пруст и Другие. Мне тоже одолжили его. Доэтого я понятия не имел о Саде. Чтение весьма меня поразило. В университетеМадрида мне практически были доступны великие произведения мировой литературы —от Камоэнса до Данте, от Гомера до Сервантеса. Как же мог я ничего не знать обэтой удивительной книге, которая анализировала общество со всех точек зрения —глубоко, систематично — и предлагала культурную „tabula rasa“. Для меня это былсильный шок. Значит, в университете мне лгали… Я тотчас пожелал найти другиекниги Сада. Но все они были строжайше запрещены, и их можно было обнаружитьтолько среди раритетов XVIII века. Я позаимствовал у друзей „Философию вбудуаре“, которую обожал, „Диалог священника и умирающего“, „Жюстину“ и„Жюльетту“… У Бретона был экземпляр „Жюстины“, у Рене Кревеля тоже: КогдаКревель покончил с собой, первый, кто пришел к нему, был Дали. Затем ужепоявились Бретон и другие члены группы. Немного позднее из Лондона прилетелаподруга Кревеля. Она-то и обнаружила в похоронной суете изчезновение „Жюстины“.Кто-то украл. Дали? Не может быть. Бретон? Абсурд. К тому же у него был свойэкземпляр. Вором оказался близкий Кревелю человек, хорошо знавший егобиблиотеку»[4].

«Сад знал только одну логику — логику чувств», —констатирует А. Камю[5]. Действительно, Сад во всех своихтворениях проповедует чувственную модель любви. В частности, Жюльетта являетсяолицетворением комплекса» «Мессалины». Этот комплекс присущ женщине страстной,чувственной, сексуально возбудимой, предъявляющей повышенные эротическиетребования к партнеру, меняющей партнеров, оргаистической[6].