Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание - Галина Козловская

Женичка, дорогой!

Так как я всё еще не выдохнула своей чудовищной пневмонии и кашляю, как старая коза, то письмо мое будет кратким и, вероятно, бестолковым. Хочу только сообщить тебе, если она сама к тебе не дозвонится, что Людмила Григорьевна Чудова-Дельсон была проездом у меня и повезла с собой для тебя три Козликиных пластинки. Это отличные записи с БСО[268] нескольких его симфонических вещей, и нам бы хотелось, чтобы они напоминали вам азийских друзей, создавших свою несуществующую Азию. Но по странным законам искусства только то и подлинно, что создано и никогда не существовало.

Сад же наш существует в осенней красе, но он так порой бывает хорош, что тоже кажется почти мнимостью.

Жизнь ведем почти донкихотскую. Если увидишь Милу, она расскажет тебе, как мы воюем, мягко выражаясь, с «ветряными мельницами»[269].

Как ты и все твои милые? Хочу от души, чтобы всё было хорошо.

Так как у Людмилы Григорьевны очень больна мама и она, возможно, не ночует дома, то посылаю тебе два ее служебных телефона (энциклопедия).

Передай, пожалуйста, две пластинки милым друзьям, что были у меня. Я так и не знаю, кто из них прислал скандинавский фольклор. Поблагодари. Но сам фольклор пресен до невероятия – прямо рыба без соли. Так что пока что ничего мало-мальски интересного не мог Козлик выловить. Придется ему выдумать свою Данию, как он выдумал свой Восток. Так оно верней.

Меня только очень беспокоит Алино здоровье. Очень высокое (хронически) кровяное давление, и придется, наверное, класть в стационар.

Стараюсь изо всех сил не падать духом и не терять себя, но порою бывает очень трудно и очень грустно.

Обнимаю тебя вместе с Аленой и твоими прелестными детьми. Будьте здоровы и счастливы, мои милые. Аля сердечно всех приветствует.

Всю ночь читал я твой завет И, как от обморока, ожил.

Женичка, дорогой!

Хочу обнять тебя и всех твоих милых и близких в дни светлого весеннего праздника, когда людям дано приблизиться к высшему постижению Скорби и Просветления.

Дружочек, не сердись на меня за то, что не написала тебе и не поблагодарила за присланное. В нашей жизни к сменам дня и ночи и временам года прибавилось новое чередование. Пребывание в болезнях в месте, называемом стационаром.

Вероятно, это двусмысленно названное учреждение является тем промежуточным жилищем между нашим весенним садом и тем конечным местом, что станет вечным домом. И живем мы в дни, когда нужно самое большое мужество, потребное человеку, ибо старость – самый страшный поединок в отпущенной человеку жизни.

И всё же ничего не хочу отдавать жестокому врагу – Времени – и стремлюсь оставаться собой и живой до самого конца. Я научилась новому искусству – в мутном мире жестокости, низости и презренного улавливать веяния доброты и прелести, как приходящие дуновения запахов зеленого и цветущего мира.

Я была очень рада повидать твоих друзей и узнать о тебе и вашей жизни.

Вероятно, в этом году мы не свидимся, так как в Москву не поедем. Мне предстоит делать ремонт в квартире – а это всё равно что пережить пожар и землетрясение вместе.

Желаю «флорентинцу» Пьетро сдать экзамен[270] и стать живописцем, достойным предков. Быть может, в награду за испытания ему захотелось бы приехать в наши азийские края, погостить у меня и побродить по отрогам гор. Была бы рада побаловать его, чем могу. Стоит ли говорить, как мне хочется повидать всех вас.

Алену твою милую, которая сделала тебя счастливым, особенно нежно приветствую. Будьте все здоровы, благополучны и счастливы, дорогие. Мы оба крепко обнимаем, и не забывай ты нас, затерянных в годах и азийских пустынях, любящих тебя Козликов.

Надю М.[271] приветствуй хорошо.

Женичка, дорогой!

Хочу вместе с этим письмецом подарить тебе прелестного человека, моего нового молодого друга Александра Александровича Мелик-Пашаева. Он с мамой немножко погостил у нас, поэтому новости о нашем житье-бытье узнаешь от него совсем свежие, хотя никаких новостей в прямом смысле нет.