Аракчеев - Владимир Томсинов

Секрет плохого самочувствия Аракчеева во время заграничного похода был прост: граф-администратор оказался в окружении сплошь боевых генералов. Можно вообразить, сколь тягостно было ему, имевшему во всю Отечественную войну дело лишь с бумагами, общаться с людьми, которые имели дело с неприятельскими ядрами и пулями, с теми, кто не раз встречался со смертью и проливал за Отечество не казенные чернила, а собственную кровь. Участники кровопролитных сражений, конечно же, не молчали о своих боевых впечатлениях. Каково было слышать их рассказы генералу от артиллерии, чей мундир пропах более духом кабинетов, нежели дымом артиллерийского пороха?[165] Собственные слова Аракчеева хорошо показывают его настроение. «Естли у вас говорунов много, то их и здесь бездна, — писал граф из Франции своему другу Пукалову, — когда же даст Бог, по окончании ныне здесь дел, говоруны здешние соединятся с вашими, то и выйдет из оного осенняя туча ворон и галок, коих, я думаю, и вам случалось видеть и слышать, как оне много кричат, а понять никто не может. Кончится же тем, как устанешь их крик слушать, то придешь в комнату теплую и сядешь один спокойно».

По мере того как заграничный поход русской армии подходил к концу, самочувствие Аракчеева ухудшалось. Графа раздражало буквально всё: и то, что окружавшие его генералы получали награду за наградой, и то, что над ним беспрестанно злословили, и зимний холод, и нечистота в квартирах. Во французском городке под названием Бар-Сюр-Сен, в котором император Александр задержался на несколько дней, Аракчееву досталось помещение хуже некуда: грязное, холодное, дверей множество, на окнах по одной раме только, сквозняки сплошные, камин большой, но греющий слабо и страшно дымящий. Пришлось ему спать при температуре не выше восьми градусов и мучиться затем от зубной боли и покалываний в ухе.

В Шомоне граф чувствовал себя уже таким старым и больным, что всерьез задумался об уходе со службы в окончательную отставку. Во всяком случае он твердо вознамерился отстать от императорской свиты и съездить в Италию, осмотреть Рим, Неаполь, побывать в Голландии и, быть может, посетить Англию. Ехать в путешествие граф решил под именем майора Грузинова.

31 марта 1814 года русская армия вместе с войсками союзных государств вступила в Париж. Император Александр был счастлив. По случаю окончания военного похода генерал от артиллерии граф Аракчеев был вместе с генералом от инфантерии графом Барклаем-де-Толли произведен в фельдмаршалы. Казалось бы, граф должен был воспринять сей чин с великим удовольствием. Но нет — никакая награда не могла уже возвысить и успокоить его дух. Для генерала, который в сражениях не участвовал, мундир фельдмаршала — словно одеяние клоуна. Получить фельдмаршальский чин и стать объектом едких острот и насмешек со стороны боевых командиров — такая участь не устраивала Алексея Андреевича. Рука самодержца уже начертала приказ о присвоении Аракчееву высшего воинского звания, но граф оказался упрям: упросил Александра отменить его и остался генералом от артиллерии. И — в прежней своей тоске.

Вскоре к тоске добавилась обида — по армии шло массовое производство в следующие чины, а родных братьев Алексея Андреевича это не коснулось. Единственное, что получили они оба от боевого похода за границу, так это болезни.

Андрей Андреевич свалился в немецком городе Бремене, да так и остался в нем болеть до завершения заграничного похода русской армии. 22 августа 1814 года он умер[166].

Петр Андреевич заболел, вернувшись из Эрфурта. «Произвели бездну генералов, а об нем ни слова нету, — жаловался Алексей Андреевич Пукалову 12 апреля 1814 года. — Естли бы нельзя, казалось, его произвести самого за себя, то неужели я оное по сие время не выслужил? В первый раз от роду похвастал; везде в другом государстве я выслужил бы оное, но в России, видно, честность за ничто считается».

Крепко взяла графа обида. А за нею новая мысль об отставке. И кажется, очень серьезная: «Для чего человек сотворен? Дабы сделать полезное; но как я оного не могу, ибо я бы желал, дабы старики почтенные были давно утешены. Но не могу, а все сему не верят; буду же в Грузине, то все будут верить, что я живу смирно и спокойно… Лучше быть в Грузине, нежели на воображаемом благополучии. Время более все объяснит и, может быть, умные и добрые скажут, что и я дальновиден, хотя по-французски болтать не умею».

Чем дольше Алексей Андреевич пребывал в Париже, тем более крепло в нем намерение уйти в отставку. В суете парижских дел, главное из которых было связано с опустевшим французским престолом, император Александр совсем забыл о своем любимце и добрых два месяца не спрашивал его с докладами. Деятельный, вечно занятый какой-либо работой граф вдруг оказался не у дел. Можно ли было сильнее ущемить его самолюбие?

Просьба об увольнении, с которою Аракчеев обратился к Александру, стала для государя полнейшей неожиданностью. Весь день 20 мая Александр и Аракчеев провели вместе: приводили в порядок дела, составляли необходимые указы. Тогда же и произошло между ними решающее объяснение — Аракчеев остался неумолим в своем намерении уйти со службы. Но император Александр в тот же день подписал приказ об увольнении его в отпуск для лечения.

Утром 21 мая Его Величество отправился в Англию. На первой станции остановился на некоторое время поработать. Прислал оттуда в Париж много разных бумаг, а с ними прощальное письмо к Аракчееву. Александр был расстроен. «С крайним сокрушением я расстался с тобою, — признавался он графу. — Прими еще раз всю мою благодарность за толь многие услуги тобою мне оказанные и которых воспоминание останется навек в душе моей. Я скучен и огорчен до крайности; я себя вижу после 14-летнего тяжкого управления, после двухлетней разорительной и опаснейшей войны, лишенным того человека, к которому моя доверенность была неограниченна всегда. Я могу сказать, что ни к кому я не имел подобной и ничье удаление мне столь не тягостно, как твое. Навек тебе верный друг».

Среди писем Александра Аракчееву это письмо особое. С ним сравниться может разве что самое последнее, писанное Его Величеством перед уходом в мир иной осенью 1825 года. Весной 1814 года уходил от Александра Аракчеев. И, пожалуй, в первый раз император почувствовал, что его связывает с графом нечто вовсе и не служебное, что за долгие годы общения с этим мрачным, сухим, деловым человеком он по-настоящему — чисто по-человечески — к нему привязался.

Что же до Аракчеева, то он испытывал подобные же чувства. В обиде его на Александра было что-то женское. Так обижается женщина на своего возлюбленного, переставшего вдруг оказывать ей должное внимание. «Позвольте, всемилостивейший Государь, и мне сказать с прямою откровенностию, что любовь и преданность моя к Вашему Величеству превышали в чувствах моих все на свете, и что желания мои не имели другой цели, как только заслужить одну вашу доверенность не для того, чтоб употреблять ее к приобретению себе наград и доходов, а для доведения до Высочайшего сведения вашего о несчастиях, тягостях и обидах в любезном Отечестве. Вот была другая цель моя! Но почувствовав слабость здоровья и заметя в себе неспособность, которая не дозволяла меня употребить в делах и быть вам, всемилостивейший Государь, полезным, должен был просить себе увольнения. Не смею скрыть также пред Вами, Государь, и того, что бы меня не тяготило душевное огорчение». Так писал Аракчеев Александру 22 мая 1814 года. Утром на следующий день государева канцелярия, которой ведал граф, отбыла в Лондон, а находившиеся при нем офицеры — в любезное свое Отечество.